|
Архимандрит Павел (Груздев)
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Четверг, 08.02.2024, 18:28 | Сообщение # 1 |
 Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
|  Моя автобиография. Груздев Павел Александрович, родился 3 августа 1911 г.6 Яросл. обл. Мологский р-н деревня Борок. Рядом с нашей деревней находился Мологский Афанасиевский женский монастырь, в котором проживали три мои родные тетки: монахиня Евстолия и инокини Елена и Ольга8. Под ихним наблюдением я получил христианское воспитание и любовь к Святой Церкви. Юношество свое я провел в кругу своих родных и в упомянутой обители, где пас коров, звонил на колокольне и приучался к чтению в храме. После ликвидации Афанасиевского монастыря 31 марта 1929 г. с благословения игумении Августы (Феоктисты Неустроевой) я переехал на жительство в г. Новгород Ленинградской обл. где и работал на судостроительной верфи Деревяницы, возле Спасо-Преображенского Варлаама Хутынского мужского монастыря, где в свободное от работы время пел и читал на клиросе, звонил на колокольне и т.д. В 1932 г. возвратился на родину к родителям и работал до 1938 г. в Государственной Селекционной станции (бывший Афанасиевский монастырь) на скотном дворе. В 1938 из затопляемой зоны наша семья переехала в г. Тутаев, где я устроивал свой дом и ходил в храм на клирос, где пел и читал, а иногда пономарил: 13 мая 1941 г. был арестован по обвинению группа церковнослужителей, возглавляемая Архиепископом Варлаамом Ряшенцевым. По статье 58, часть 1, пункт 10–11 судом приговорен к 6 лет исправительно-труд. лаг. По отбытии срока вернулся на родину, где работал на сенопресе в качестве рабочего. В свободное время постоянно ходил в церковь святителя Леонтия, где пономарил, читал и пел на клиросе. 1 декабря 1949 за старые преступления был сослан на вольную ссылку без лишения прав гражданства, без определенного срока в г. Петропавловск Северо-Казахстанской области, где все время работал чернорабочим Облстройконторы, и опять же в свободное время всегда ходил в собор св. Апостолов Петра и Павла, где был уставщиком и чтецом на клиросе. 20 августа 1954 г. вызван в спецкомендатуру МГБ, где было объявлено, что все поселение и ограничение с меня снято, могу жить и работать где угодно и как угодно. По прибытии к родителям и побывав в некоторых храмах Ярославской обл. и убедивши, что именно жатвы много, а делателей мало, если будет Ваше Архипастырское благословение и воля, то рукоположите и назначьте меня священником в какой-либо приход по Вашему усмотрению. С Богослужением Православной Церкви знаком. Духовно-нравственное мое поведение могут засвидетельствовать: 1) мой духовник, священник Ярославской Феодоровской церкви о. Димитрий Смирнов, с которым я забран был и судимы по одному делу, 2) алтарница той же церкви монахиня Агафангела (Анфиса Силантьева), 3) сторожиха церкви Архангелов села Норское Манькова Екатерина Ив., 4) псаломщик села Крест Ярославского р-на инокиня Агапия. Упомянутые лица меня и жизнь мою знают до йоты. Из г. Петропавловска характеристику можно затребовать от настоятеля собора Протоиерея Владимира Осипова. Для личных объяснений по первому Вашему вызову прибуду в отделение Патриархии. Остаюсь преданный всецело воле Божией, и Вашему Архипастырскому попечению Павел Груздев.
Прошу Ваших святых молитв.
г. Тутаев. 25.4.1955
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Четверг, 08.02.2024, 18:36 | Сообщение # 2 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Воспоминания о батюшке
 Преосвященный Евстафий (Евдокимов), епископ Читинский и Забайкальский.
Впервые я увидел батюшку – архимандрита Павла (Груздева) в Толгском женском монастыре в мае 1988 года. Внешним видом своим он не выделялся, но поразил меня
простотой в отношениях с людьми и некоторой даже, как показалось мне, грубостью. Впрочем, позже я понял, что грубость эта была кажущейся.
Я уже знал тогда, что появлялись довольно часто этакие самозванные старцы, старцы – самосвяты, поэтому к новому знакомству отнесся поначалу весьма осторожно. Но вскоре я осознал, что это было не простое знакомство – это было духовное откровение, которое, по милости Божией, открылось мне, грешному. И с тех пор я прилепился всей душой к этому
удивительному, к этому великому человеку.
От Толги до Верхне-Никульского, где жил батюшка, было около 200 километров. Еженедельно, независимо от времени года или погодных условий, я старался побывать у отца Павла, чтобы поведать о своих неудачах, разделить с ним радость, получить отеческий совет. Сложностей у меня было немало – их порождала моя неопытность, – но батюшка помогал мне всегда.
Восемь лет общения с ним пролетело для меня очень быстро. И вот теперь, когда его не стало, я смог, наконец, более или менее объективно оценить значение и место этого человека в моей судьбе. В его простых рассказах открылись для меня глубокие духовные истины. В последние годы жизни отец Павел практически потерял свое физическое
зрение. Но параллельно с этим у него открывалось другое зрение, гораздо более важное и необходимое – зрение духовное. Не видя внешность человека, он год от года все яснее и глубже постигал человеческую сущность, – и это помогало ему находить единственно правильные ответы на самые насущные для каждого приходящего к нему человека вопросы.
Несколько раз я был свидетелем, как отец Павел грозно обличал приходивших к нему.
Иногда это были священнослужители. Было очень неловко находиться рядом в такие моменты. Но пороки, в которых пришедший был обличен батюшкой, рано или поздно открывались для всех, хотя в то время их могла заметить только прозорливость старца.
Известно, что одиннадцать лет батюшка провел в заключении. Он любил рассказывать
об этом времени, а однажды я услышал от него знаменательные слова: «Дай Бог здоровья тюрьме!» И больше ничего сказано не было. Я расценил эти слова как благодарность Господу за все скорби и испытания, и за силу, которую дал Бог, чтобы эти испытания преодолеть...
После возвращения из ссылки Павел Груздев был рукоположен в иереи и отправился в приход села Верхне-Никульского, где прослужил тридцать два года. И только в 1992 году по прошению был отправлен на покой и переехал в Тутаев (Романов-Борисоглебск), чтобы жить при Воскресенском соборе.
А за год до этого я был назначен на должность наместника Спасо-Яковлевского Димитриева монастыря в Ростове Великом. И когда отец Павел переехал в Тутаев, расстояние между нами сократилось всего до ста километров. Батюшка хорошо знал монашескую жизнь, ведь с детских лет он жил послушником в Афанасьевском женском монастыре города Мологи. И вот, когда я оказался наместником мужского монастыря, я с радостью перенимал у него тот духовный опыт монашеской жизни, которым он был так богат. Отец Павел любил престольные праздники. Особенно чтил он святителя Леонтия, епископа Ростовского. Всякий раз, бывая в Ростове, он непременно посещал Успенский собор кремля, где были захоронены мощи святителя Леонтия. Чтил он, конечно, и
святителя Димитрия, митрополита Ростовского. Надо сказать, батюшка знал, наверное, все тропари Ростовским и Ярославским святым, стремился побывать на престольном празднике в честь этих святых. Ежегодно в день памяти святителя Димитрия он возглавлял богослужения в тогда еще неустроенной и бедной Спасо-Яковлевской обители. И всегда был организующим духовным центром, руководя этим торжеством...
Для меня всегда было радостно, что отец Павел посещал нас на день моего тезоименитства и разделял нашу радость, проявляя ко всем присутствующим особую теплоту, особую заботу и ласку. Он любил повторять: «Братия! Храните веру православную!» И это была не привычная присказка, это были слова, шедшие из самого сердца.
Характерной чертой батюшки было его гостеприимство. Когда бы ты к нему ни приехал
(а приезжать иногда приходилось и за полночь), тебя всегда ждала радушная встреча, обильная трапеза, сердечная беседа. Отец Павел никогда не проявлял своего превосходства, и это, конечно, раскрепощало и помогало в общении.
Отец Павел освоил святоотеческий опыт и применял его к сегодняшнему дню,
такому сложному и искусительному, особенно для монашествующих. Господь наградил его особым даром: даром совета, даром прозорливости. Конечно, когда к нему обращались с вопросами, не касающимися непосредственно духовной сферы, он мог прямо ответить: «Я в этом ничего не понимаю». Но если речь шла о духовных вещах – тут он всегда был на высоте. И человек, следуя его совету, выходил из своих затруднений с наименьшими потерями. У батюшки были любимые поговорки. Например, когда его спрашивали, можно
ли переехать жить в другое место, поменять работу, он часто отвечал: «Сиди, лягушка, в луже, а то будет хуже!» Когда я жаловался ему, говорил о своих неудовольствиях и обидах, он, обнимая меня и прижимая к груди, говорил: «Прости, но не мсти!» А если при нем кто-то кого-то осуждал, он часто повторял: «Не ищи худого в селе, а ищи худого в себе!» Обычно эти короткие фразы попадали не в бровь, а в глаз и помогали человеку
вразумиться...
Мне отец Павел предсказал архиерейство. Когда в 1990 году меня впервые вызвали на заседание Синода по этому вопросу, перед поездкой я ездил к нему за благословением и спросил, как мне быть – соглашаться на архиерейство или нет. Отец Павел уверенно ответил: «Соглашайся, обязательно соглашайся! Все равно будешь архиереем!» И хотя хиротония моя во епископа произошла лишь через десять лет, я неоднократно слышал
от батюшки: «Евстафий, будешь архиереем, будешь!» Характерная особенность отца Павла – он никогда не навязывал своих советов: в этом тоже было проявление его настоящей, а не мнимой духовности. Он отвечал только тогда, когда его спрашивали, только тогда, когда видел, что спрашивают не из праздного любопытства, а по насущной потребности.
Я был свидетелем одного случая: приехала к батюшке из Петербурга его давнишняя почитательница, женщина лет за пятьдесят. Отец Павел сидел на лавочке возле Троицкого храма в своем Верхне-Никульском. Она привезла ему какой-то подарок и, вручив его, видимо, решила, что отец Павел ею как бы уже куплен, она, вроде, уже имеет на него особые права. И вот она стала спрашивать у него совета на что-то, и спрашивать не то чтобы с надменностью, но с некоторой самоуверенностью. И вдруг он грозно и резко
отвечает: «А ну, иди отсюда! Нашла советчика! Какой я тебе советчик? В другом месте ищи!» Она от неожиданности сразу притихла. Посидела, а потом так осторожненько
начала у него спрашивать о своих нуждах. И он стал отвечать вполне спокойным тоном. И она все у него выспросила, что ей было нужно. Но вместе с его ответами она получила еще и духовный урок смирения – и, возможно, это было для нее самым главным...
А однажды был случай, когда отец Павел при мне обличал священника, иеромонаха одного монастыря. Он видел его впервые в жизни, но обличал в нем такие тайные грехи и пороки, которые ведомы были, конечно, одному Богу. Да еще мне, потому что когда-то раньше я исповедовал этого несчастного иеромонаха. Я стоял рядом и был готов буквально сквозь землю провалиться: ведь человек мог подумать, что это я рассказал старцу о его грехах, нарушив тайну исповеди. Конечно, не я, а Сам Господь открыл отцу Павлу чужое сердце.
У батюшки до конца его дней сохранялась прекрасная память. Он помнил все, что было в детстве и юности, помнил убранство храмов, где когда-либо служил или только бывал в качестве псаломщика. Он хорошо помнил годы лагеря и ссылки, помнил поименно каждого заключенного, знал даже адреса тех людей, которые поверяли ему какие-то сокровенные мысли, которые просили его, если он останется в живых, рассказать о них родственникам на воле. Самым счастливым днем своей жизни отец Павел называл день, когда он отдал свой хлеб, свою лагерную пайку девушке с Украины.
Любил батюшка рассказывать о суде над отцом Николаем Воропановым и о том, как, выслушав свой смертный приговор, отец Николай сказал: «Запомни, Павлуша: Бог был, есть и будет. Храни веру православную!» И эти слова страстотерпца отец Павел пронес через всю свою жизнь.
Батюшка любил Церковь и всю церковную жизнь, любил наши традиции, почитал иконы. Многие службы он знал наизусть, и это давало ему возможность служить тогда, когда он практически ослеп. Очень любил отец Павел петь. Часто, ведя какой-нибудь разговор, он прерывал его, чтобы спеть общеизвестную молитву, тропарь, стихиру. Любил он и русские народные песни, которые знал в большом количестве.
Речь его была очень простой, безо всякой книжной витиеватости, но и без каких-то привычных многим слов – паразитов. Настолько простой, что в ней не было ни одного лишнего слова. И это тоже был талант, дарованный Богом.
С любым человеком в любой обстановке он всегда мог найти общий язык. Но это были не дежурные фразы, это был назидательный, полезный именно для этого конкретного человека разговор. В современных сложных условиях отец Павел, не нарушая чистоты церковных канонов, мог разумно оценить непонятные явления. При этом он избегал
крайностей, не впадая ни в фанатизм, ни в столь любимую многими нами расслабленность. И вот это христианское благоразумие было для всех нас поучительным примером.
Круг его знакомств и общения был поистине необъятен: от академика Арцимовича или профессора Кузнецова до какой-нибудь самой незаметной и нищей деревенской старушки. Но и академик, и старушка, и все мы одинаково нуждались в его молитвах, в его отеческом слове, в его поистине материнской ласке к нам, грешным. И для каждого из нас у него находилось то самое нужное, то единственное слово, без которого мы не могли обойтись, потому что слово его всегда было словом подлинной духовной любви.
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Четверг, 08.02.2024, 19:32 | Сообщение # 3 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Архимандрит Вениамин (Лихоманов),
настоятель Воскресенского собора г. Тутаева, благочинный.
Тутаевского округа, секретарь Епархиального совета Ярославской епархии Примерно на втором году моей священнической службы в Тутаеве мы с матушкой Анной узнали от одной старой нашей прихожанки, что ежегодно на престольные праздники, в дни памяти священномученика Харалампия и благоверных князей Бориса и Глеба, приезжают к нам в собор два очень благодатных старца – отец Павел (Груздев) и отец Серафим (Шустер). И каждый раз, когда они к нам приезжали, службы, по словам этой прихожанки, бывали просто необыкновенными. Особенно когда они вдвоем на клиросе читали канон.
Конечно, я ждал этого торжества с нетерпением – хотелось пережить то необыкновенное чувство, о котором шла речь. Но прошел год, а отец Павел так и не приехал. Вскоре меня назначили настоятелем собора. И вот как-то, достаточно неожиданно, появился отец
Павел. Приехал он, как мне помнится, раньше, чем обычно, на день памяти мученицы Татьяны. Тогда мы с матушкой жили еще в сторожке при храме. И отец Павел, приехав, прошел сразу к нам в домик. Помню, что впечатление от встречи было ярким и неожиданным. Главное, что бросалось в глаза, была его редкостная, поразительная простота. Он начал рассказывать о себе, тут же стал расспрашивать меня. Потом повел
нас на левый берег Волги и стал все показывать и обо всем рассказывать. А знал он буквально все, каждый дом – знал, кто где жил, знал, как сложилась судьба того или другого человека.
В конце концов отец Павел привел нас в родительский дом, на улицу Крупской. Усадил за стол, угощал и служил нам так, как служил когда-то Спаситель Своим апостолам. Было ощущение, что весь этот вечер он прожил ради нас. Отпустил он нас очень поздно и даже пошел провожать. Эта встреча мне очень запомнилась, – ведь человек был, что называется, «не из простых». И я уже с нетерпением стал ожидать престольного праздника. С нетерпением, потому что отец Павел пообещал приехать. И он действительно приехал. Служить в алтаре ему было нельзя (он состоял в другом благочинии, а тогда эти вопросы решались только через уполномоченных!), но, во всяком случае, помню, что он молился. Он стал приезжать ежегодно, как ездил и раньше, – и мы тоже стали ездить к
нему в Верхне-Никульское. Во-первых, на храмовый праздник – память иконы Божией Матери «Достойно есть»40 и во-вторых – на день Ангела батюшки. Эти дни стали для нас теперь постоянными праздниками – праздниками общения с ним. Это было начало восьмидесятых годов, и время, как многие из нас помнят, было непростое. Для Церкви нашей это было, к сожалению, время господства уполномоченных. И если не было каких-то кровавых и тяжких гонений, то во всяком случае были довольно сильные и постоянные притеснения. Со стороны местных властей, со стороны уполномоченных.
Кстати, досталось как-то и отцу Павлу (он приехал тогда уже к нам в Тутаев, в собор). Был праздник, и он обратился ко мне: «Колянко, дай мне крестик. Поеду, освящу дальний источник». Я дал крест, он съездил, возвращается обратно. И тут подходит к нему староста, еще с кем-то – и нас вроде как уличает в воровстве. Ведь крест-то келейник батюшки унес с собой на глазах у старосты. Наседали и на отца Павла, и на меня. Мне как настоятелю это доставило немало хлопот с вызовами к уполномоченному, в милицию. Конечно, во время этих притеснений (которые длились достаточно долго) я всегда просил молитв у отца Павла. И я чувствовал, что в эти трудные дни он молится за меня и что эта молитва очень мне помогает.
Когда мы бывали у отца Павла в Верхне-Никульском, нас каждый раз очень впечатляла его проповедь перед исповедью. Он, казалось бы, не говорил ничего особенного, он просто учил нас всех, как относиться к людям, да и к самому себе. Кого считать верующим, кого неверующим. Я понимал, что мы, молодые священники, не всегда и не во всем поступаем так, как нужно поступать. Особенно, когда это касается людей, которые что-то против тебя имеют. Из Никульского каждый раз мы приезжали воодушевленными, чувствовали, что Господь нас не оставляет. Отец Павел был для нас примером, он показывал нам всем, как надо жить. Именно он, столько переживший в своей жизни, был всегда весел, никогда
не поддавался унынию. А как научала нас, священников, его молитва перед престолом! Она оставалась в памяти на всю жизнь. Он мог так просто и дерзновенно просить у Господа, казалось, самых простых, самых обыденных вещей для всех тех, кого он в этот момент поминал, для чад своих духовных. Ведь все мы, в конечном счете, ехали к нему с какой-то своей нуждой. И он все эти нужды повергал к Престолу Божию. И его молитва была лично для меня серьезной наукой в моем пастырском делании. Шли годы. Вскоре его перевели в Тутаев, и нам посчастливилось быть рядом с ним все последние годы его жизни. Он любил служить в соборе, но при этом проявлял такое глубочайшее смирение... Он, например, советовался со мной о вещах, которые знал, я думаю, гораздо лучше меня. Он, например, спрашивал у меня разрешение служить в храме, обращаясь ко мне как к
настоятелю. Я, конечно, отвечал: «Батюшка! Да неужели же мы можем быть против Вашего служения? Наоборот, мы всегда рады, когда Вы его возглавляете!» И все же он спрашивал меня об этом, а потом еще и благодарил, часто говоря: «Спасибо тебе, что разрешаешь мне, недостойному архимандриту, возглавлять службу». И в таких словах проявлялось его непоказное, искреннее и глубокое смирение. Он всегда и за все был очень благодарен людям, и благодарность эту старался выразить словом, делом и своей священнической молитвой. Отец Павел был очень доволен, что мы у себя в Тутаеве восстанавливали
прерванную традицию крестных ходов с чудотворным образом Всемилостивого Спаса. На десятое воскресенье по Пасхе мы ходили крестным ходом по правому берегу и в воскресенье перед праздником пророка Божия Илии – по левому берегу Волги.
Во время крестного хода по левому берегу мы обязательно останавливались у дома Груздевых на улице Крупской, – ведь идея-то возобновления крестных ходов принадлежала именно отцу Павлу. Несколько раз он ходил крестным ходом вместе со всеми, потом его, по немощи, начали подвозить на машине какой-то отрезок пути. Ходят слухи, что отец Павел желал служить в Воскресенском соборе Тутаева еще при митрополите Никодиме. Но тот на его просьбы отшучивался примерно так: «Рядом Ярославль, рядом уполномоченные, а в храме чудотворная икона Спасителя, да еще и ты, Груздев – чудотворец, – нет уж, для одного прихода двух чудотворцев многовато, служи уж в Верхне-Никульском!» Что запоминалось, что оставалось в памяти из всех наставлений отца Павла? Прежде всего то, что не надо никого судить и осуждать. Что бы и кто бы
тебе ни сделал, ты, священник, ни на кого не должен обижаться. Ты должен помнить, что люди эти делают что-то недоброе по незнанию, что они не ведают, что творят, как сказано о недобрых людях в Евангелии. Ведь прощая – ты не теряешь главного содержания своей духовной жизни, – ты не теряешь мира души. Потому что, потеряв этот мир, потеряв любовь к людям, впустив в свое сердце неприязнь и злобу, как сможешь ты, священник, молиться ко Господу, да еще у Его святого престола?.. Хотя, конечно, искушений и притеснений в те годы было немало. И далеко не всегда на сердце было легко и свободно; чаще – наоборот. Состояние после очередной стычки с уполномоченным бывало тягостное. И вот в такие-то трудные минуты чувствовалось, что за спиной твоей есть верные люди, что Господь все видит, а раз Он видит, то не нужно предаваться чему-то мелкому, преходящему и суетному. Отец Павел учил молиться всегда, а особенно – в трудные времена испытаний. «Как бы трудно ни было, – говорил он, – а ты проси, умоляй! Соловецких чудотворцев, Валаамских чудотворцев, – всех проси о помощи!»
Какого раз сложилась в моей жизни такая непростая и нелегкая ситуация, что мне выпало соприкоснуться с милицией, со следственными органами. И хотя соприкосновение мое было косвенным, история была тяжелая и могла довольно плачевно закончиться не только для меня, но и, что самое печальное, для нашего храма.
Я поехал к отцу Павлу, просил его молиться обо мне, грешном (он тогда служил в Верхне-Никульском). Батюшка меня успокаивал, говорил, что все обойдется, но при этом посоветовал: «Ты возьми перед Богом обет и исполни его обязательно». И при этом даже подсказал: «Вот помоги-ка в восстановлении монастыря».
Я, конечно, с готовностью принял его благословение и сделал все, как пообещал. При этом, помню, я твердо верил в то, что он мне сказал. И, слава Богу, по молитвам батюшки все разрешилось благополучно. Такие случаи запоминаются и говорят нам о многом, хотя бывают они, к счастью, не так уж часто. Запоминалась, разумеется, и батюшкина исповедь. Ведь на исповеди он был, прежде всего, как чадолюбивый отец, который хотел каждое свое чадо утешить, согреть, приласкать. После исповеди становилось так легко и радостно на сердце! Но и в этой ласке, в этом утешении тоже ощущалась высота его духа.
Я уже говорил, что молитва отца Павла пред Богом была дерзновенна. В его молитве ощущалась такая твердая вера, что ты ясно видел: этот человек очень близок Богу. Что он чист как младенец, потому и может вот так просто, вот так по-младенчески открыто беседовать с Господом! И это было на самом деле, была эта близость, потому и ощущалась она всеми нами, независимо от нашего конкретного устроения и настроения. Да, кто-то, не знавший его близко, мог соблазниться какими-то его словами или поступками, которые были сродни юродству. Но даже и такой человек не мог не чувствовать эту вот близость отца Павла к Богу. И эта его близость была для всех нас очень важна: отец Павел был и примером, и поддержкой, и живым свидетелем.
Я помню многих его чад и почитателей, теперь уже, по большей части, отошедших в мир иной, которые ездили к нему уже в те далекие годы – восьмидесятый, восемьдесят первый. Все они уже и тогда были одной сплоченной и дружной семьей. Отец Павел встречал каждого с неподдельной радостью. Уже с порога любой гость слышал: «О-о!.. Кто приехал!.. Кто к нам пожаловал!..» И каждый после таких слов чувствовал себя самым
дорогим гостем, самым родным для батюшки человеком. Когда он жил уже при нашем храме и в его сторожке собирались гости, очень часто он приглашал к себе и нас с матушкой, желая разделить радость праздничного застолья. Никакое застолье не обходилось без батюшкиных рассказов о своей жизни. И хотя какие-то истории ты мог слышать уже несколько раз, – слушать их все равно было интересно. Как-то так получалось, что батюшка никогда не повторялся, никогда не рассказывал свою жизнь одинаково. А самое главное – этими своими застольями он всех нас собирал, объединял.
Мы до сих пор всей семьей поем его любимые песни, такие, например, как «Ветка».
В последний год, вспоминается, отец Павел стал делать некоторые замечания, касающиеся жизни и деятельности нашего собора. Замечания эти были в форме совета, подсказки. Ведь он уже глубоко вошел в жизнь нашего прихода и потому мог теснее участвовать в этой жизни как духовный наставник.
Конечно, иногда во мне как в настоятеле пробуждалось некое раздражение в ответ на его замечания, но в конце концов я не мог не ощущать, что основа этих его замечаний – участие и любовь ко всем нам и ко мне как настоятелю. Каждый раз 13 января, в день преставления отца Павла, наш храм теперь как-то по-особенному оживает: приезжают батюшкины духовные чада – священники, миряне. Служим панихиду в храме, ходим на могилу старца и там его поминаем. Очень хотелось бы нам устроить небольшой мемориальный музей, посвященный его памяти. Устроить его прямо в той сторожке при храме, где он жил последние годы. Ведь остались какие-то его вещи, книги,
фотографии. Были у отца Павла рукописные тетради, им самим написанные, были памятные иконы, которые теперь хранятся у его чад, – все бы это могло очень украсить такой музей. Сохранился у нас резной деревянный крест, освященный на мощах преподобного Варлаама Хутынского, в монастыре под Новгородом. Этот крест отец Павел
подарил мне, и он является для нас большой святыней. Всякий раз, когда я прикладываюсь к нему, я поклоняюсь памяти великого святого преподобного Варлаама и молитвенно вспоминаю отца Павла. Замечательно то, что день Ангела батюшки – Павла исповедника, патриарха Цареградского – совпадает с днем памяти преподобного Варлаама Хутынского (6/19 ноября). Так что для нас теперь этот день – двойной праздник.
Как-то раз мы приехали к батюшке в Никульское и задержались там. Это было в будний день, и отец Павел повез меня в Борок. Тогда еще священники не ходили в подрясниках свободно, и я был в обычном костюме. Отец Павел всем представлял меня как своего племянника. Мы встретились тогда с очень многими людьми, и меня поразила характерная батюшкина черта: с каждым он говорил на его языке, с каждым умел найти общие темы и к
каждому каким-то удивительным образом проявлял искреннее и глубокое участие! Он как будто входил в их душевное состояние, заговаривал о том, о чем они как раз и думали в этот момент, чем они сейчас жили. И в этом проявлялся его настоящий дар, дар прозорливости, если говорить высоким слогом и называть вещи своими именами. При этом каждая его беседа была особой даже по характеру: в одном случае это было утешение, в другом – наставление, в третьем – строгое предупреждение. Батюшку трогало все, что касалось храмового богослужения, служения Богу. Бывает, споют у нас на клиросе какое-то песнопение новым распевом. Так батюшка после службы, у себя в сторожке,обязательно попросит, чтобы его спели еще раз, и сам начинает подпевать. Еще одно воспоминание, которое заслуживает, на мой взгляд, особого внимания. Это связано было с переносом икон и церковной утвари из нижнего, теплого храма в верхний, холодный. Перенос такой у нас происходит каждый раз весной. И вдруг однажды отец Павел сказал, причем как-то вдруг и неожиданно, прямо перед службой: «Нужно отслужить молебен!» Мы все немножко опешили, а он объяснил: «Нужен молебен иконе Божией Матери “Благодатное Небо». Эта икона очень почиталась святым праведным отцом Иоанном Кронштадтским, поэтому и мы должны почтить ее особым образом». Мне кажется, это было настоящее откровение, которое он получил свыше и тут же передал нам всем. В тот раз мы торжественно отслужили молебен Пресвятой Богородице, а в дальнейшем это вошло у нас в традицию.
Таким образом, по благословению отца Павла еще одна икона в нашем храме стала особой святыней. Конечно, мы, прихожане, почитали ее и до этого случая, но теперь как бы обратили на нее особое внимание, наученные отцом Павлом.
Протоиерей Павел Красноцветов, настоятель Казанского собора Санкт-Петербурга
С архимандритом Павлом мне посчастливилось встретиться в давние и трудные (а все же счастливые!) времена. Это было в 50-е годы. Церковь тогда переживала известные хрущевские гонения. 1956 год... Я, молодой священник, только что назначен в Феодоровский кафедральный собор города Ярославля. Там, в храме, мы и познакомились с
будущим отцом Павлом, а тогда еще мирским человеком, Павлом Груздевым. Но, и будучи мирским, отец Павел был, конечно, яркой, незаурядной личностью. Родом он из Мологи, мальчиком был в Мологском монастыре. Потом – революция, разорение храмов Божиих. Всех насельников монастыря разогнали. И тогда они собрались в одной из деревень Мологского уезда и организовали что-то вроде сельхозартели.
В этой артели познакомился отец Павел с отцом Дмитрием Смирновым – священником, тоже служившим в Феодоровском соборе в 1956 году. Потом артель, конечно, разогнали, ее членов арестовали и дали им разные сроки. И вот после лагерных мытарств, отец Павел и отец Дмитрий снова встретились в Ярославле, в 1956 году.
Интересно, что в этой артели трудились и монахи из Павло-Обнорского монастыря. А с отцом Павлом это связано вот каким образом: его Небесный покровитель (также как и мой!) – преподобный Павел Обнорский. Уходя из своего монастыря, монахи те взяли с собой почитаемую аналойную икону 18 века, с изображением святого Павла Обнорского. И от них она перешла к отцу Павлу (Груздеву). А он, когда подошел к преклонным годам, завещал ее мне, поскольку я также наречен был в честь Павла Обнорского...
В 50-е годы в Ярославле правящим архиереем был епископ Исаия. Он был благочестивый и благостный старец, который любил всех и которого, в свою очередь, все мы любили. Владыка Исаия часто собирал нас у себя в покоях. Там я впервые близко сошелся с отцом Павлом, и там он рассказал мне о своей жизни, о своих трудах и мытарствах. Чуть позже епархиальным архиереем стал владыка Никодим (Ротов). Владыка Никодим был человеком редкостным. Мне кажется, во времена притеснений, гонений, Господь, защищая Свою Церковь, выдвигает особых людей – сильных и мужественных. Таким человеком был владыка Никодим. За Церковь Святую он буквально душу свою полагал. И многое брал на себя. Приходилось идти на компромиссы с властями, но владыка уступал властям
так, чтобы сохранить в неприкосновенности главное – Церковь. Владыка Никодим и отец Павел хорошо знали и любили друг друга. В то время областным уполномоченным по делам религии был некто Ванин. Он требовал, чтобы храмы закрывали, да и сам этому
способствовал. Делалось это таким иезуитским способом: умирал в каком-нибудь сельском приходе старый батюшка, а нового – не давали.
Вернее, церковное начальство предлагает кандидатуры, а светский уполномоченный им в регистрации отказывает. Проходит месяц, другой, полгода – нет священника. Тогда уже местные власти поднимают вопрос о закрытии храма. Храм, конечно, закрывают, и уничтожается еще один приход Русской Православной Церкви. Владыка Никодим боролся с этим злом, старался обязательно назначить в такой осиротевший приход священника. Я у него тогда был секретарем в Епархиальном управлении и знаю, что он выдерживал бои с уполномоченным, часто идя ему наперекор.
Отец Павел был настоящим простецом, духовного образования не имел, прошел одну единственную школу – школу монастырского послушника. Но он был глубоко верующим человеком, с терпением переносил любые тяготы – и Господь призвал его на высокое церковное служение. Однажды, это было в 1961 году, владыка Никодим вызвал отца Павла в кафедральный собор и сказал, что собирается постригать его в монашество. Прямо у нас в соборе. А надо сказать, что в то время монахов в Церкви практически не было. Только несколько человек в Троице-Сергиевой Лавре. У нас в Ярославской епархии, например, было всего два иеромонаха: иеромонах Ювеналий (Поярков), нынешний митрополит Крутицкий и Коломенский, и иеромонах Иероним (Карпов), который сейчас в чине архимандрита служит в одном из подмосковных приходов. И вот именно эти двое в чине пострижения были приводящими монахами, владыка Никодим постригал отца Павла как
игумен, а мы все – духовенство Феодоровского собора – пели на клиросе за монашеский хор, которого тогда и не могло быть. После пострижения отец Павел молился в нашем соборе 40 дней. Когда он по делам храма приезжал в Ярославль, он бывал у меня дома, играл с моими детьми. В общении с ними он был очень простым и душевным человеком. И все-таки за этой простотой проглядывало нечто высшее, проглядывала настоящая духовность. Он никаких слов не говорил просто так – его речь, его слова всегда были наполнены каким-то особенным смыслом. В Верхне-Никульском у отца Павла тоже были проблемы – власти хотели закрыть храм. Но тут сыграли свою роль особенности его поведения и его жизненный опыт. Во время своих странствий он многому научился. В том
числе умел принимать отел коров. А в Верхне-Никульском (наверное, промыслительно!) зимний отел коров в колхозе никогда не проходил без трудностей. И как только начинался отел, председатель колхоза посылал: «Идите за отцом Павлом! Просите, чтоб пришел». И отец Павел, конечно, им помогал. И поэтому местные власти его уважали.
А когда был сенокос, отец Павел становился впереди всех косцов и шел вместе со всеми. Конечно, такого человека не могли не считать своим, а потому и препятствий в богослужении не чинили. Так он и сохранял свой храм.
К нему много ездило людей, в том числе и из Москвы: многие ученые были его прихожанами и духовными чадами. Вспоминаю забавную деталь: отец Павел рассказывал, как причащал своих, церковнослужителей. Была у него одна алтарница, возрастом лет за 90. И вот подходит она к Чаше, а имени своего назвать не может – забыла!
«Мать, назови имя!» – говорит ей отец Павел. А она только молчит. Тогда он сам называет ее имя и причащает... Потом я уехал из Ярославля в Петербург, тогдашний Ленинград, стал служить на Смоленском кладбище. Отец Павел, приезжая сюда, всегда навещал меня,
бывал за службой и дома. Помню, дали ему сан архимандрита. И вот подходит ко мне одна наша прихожанка (у него здесь тоже были духовные чада) по имени Елизавета и говорит: «Батюшка! Отец Павел просит: дай ему какую-нибудь митру. А то его архимандритом сделали, а шапки-то никакой и нету, чтобы надеть». Я нашел свою старую митру и послал ему. И так он до конца своих дней в ней и прослужил.
И с этой же Елизаветой он передал мне, незадолго до своей смерти, икону Павла Обнорского, которая хранится теперь у меня дома. И которая, надеюсь, перейдет к моему внуку, – ведь он тоже назван Павлом в честь преподобного Павла Обнорского. Что связывало отца Павла и митрополита Никодима? Я думаю, связывала их, прежде всего, духовная любовь, какое-то особое понимание друг друга. И еще – оба они служили Церкви Божией. Один высоко на свещнице, как архиерей, другой – как скромный монах, приходской провинциальный батюшка. А в сущности – как старец.
У отца Павла был особый язык, особая манера поведения, в которой были явные черты юродства. Представьте картину: владыка – уже известный митрополит, глава Отдела внешних церковных сношений. И вот к нему приезжает отец Павел – простенько одетый, в вытертой рясе, стареньком подряснике. И владыка всегда приглашает его на торжественный обед в архиерейский дом и сажает рядом с собой. Для посторонних, я думаю, картина была удивительная, и не очень понятная. Они беседовали часто и подолгу. И все мы видели, что беседуют они на равных, и им есть о чем поговорить. Вот эта духовная дружба во Христе, думаю, была главным, что их связывало. А еще – отец Павел помогал владыке митрополиту своими молитвами в его трудном служении на благо Церкви Христовой... Отец Павел был человеком большим. Есть такое избитое выражение: «Большое видится на расстоянии». Я думаю, здесь оно как нельзя более подходит.
Только теперь, после разлуки с ним, мы все глубже понимаем высоту его духовную, осознаем его дарования. То же и с владыкой Никодимом. При жизни думали, что ж, обычный архиерей, трудится, конечно, как все, на благо Церкви Божией. Но в них обоих было, очевидно, что-то такое, что сближало их. Что-то нам, обычным людям, непонятное.
Когда я переехал в Ленинград, поначалу мы жили в очень плохих условиях. А детей было трое, все они еще маленькие – холодно им... И отец Павел, приезжая в то время, утешал меня, а может быть, даже и пророчествовал. Он говорил мне: «Отец Павел, ты надейся. И ничего сам не ищи. А Господь все даст, и все у тебя будет».
И правда: Господь дал нам все Сам. И уже не надо было издалека воду носить и колоть дрова, потому что теперь, на старости лет, это было бы мне слишком трудно. Иногда он говорил мне: «Отец Павел, ты смотри на все проще! Ты немножко сложно на жизнь смотришь. Ты смотри проще, тогда и все вокруг проще будет». Это мудрые слова. Мир и так сложен, зачем самим его усложнять? Простота была в сердце отца Павла...
Протоиерей Сергий Козлов, клирик Воскресенского собора г. Тутаева
Под руководством блаженно почившего священноархимандрита отца Павла мне довелось прожить несколько лет. В городе Тутаеве я живу с 1990-го года, служа в Воскресенском соборе. И первая же поездка в село Верхне-Никульское, к батюшке, по приглашению
нашего настоятеля, отца Николая Лихоманова, произвела на меня очень сильное и глубокое впечатление. Происхожу я из семьи священников и потому с большим благоговением всегда относился к тем великим труженикам церковным, которые сохраняли веру в самые трудные, трагические десятилетия. Ведь именно они вынесли все тяготы нашей жизни на своих плечах. И таким тружеником был батюшка Павел.
Я познакомился с ним в алтаре Троицкого храма села Никульское. Первое, что бросилось в глаза, – батюшкина глубокая простота и в то же время – огромная духовная сила, которой он обладал. Он как-то сразу располагал к себе сердца – располагал своим душевным отношением, сердечной заботой. В первый момент мне показалось, что батюшка так молится, так сосредоточен на чем-то внутреннем, что к нему и подойти неловко. Но когда я все же подошел, он так дружелюбно и радостно меня встретил, так легко пошутил со мной, – что я сразу почувствовал в нем родного человека. Мое сердце в один миг расположилось к нему, и каждая следующая встреча с ним была для меня все более желанной. Я хотел этих встреч, хотел, чтобы батюшка помнил о нашей семье, чтобы он молился за нас.
Этот день был памятным, праздник в честь иконы Божией Матери «Достойно есть»
с крестным ходом. И батюшкино отношение к народу и своим собратьям священнослужителям тоже произвело на меня глубокое впечатление. Я понял, что батюшка – человек редкой духовной мудрости и высоты. Он в одну секунду мог понять все, что происходило вокруг, мог сразу ухватить существо человека и без лишних слов направить его на путь истинный. Этот праздник мне, например, показал, насколько еще жива вера в самой глубине России и какие великие светильники существуют в нашей Церкви...
Прошло не более года, как вдруг мы узнали, что батюшка решил переселиться в Тутаев. Конечно, нас эта весть очень обрадовала, хотя происходило все очень неожиданно. Как-то раз, после богослужения, мы занимались заготовкой сена. А у нас возле храма хороший покос бывает, душистые травы растут. Вдруг слышим, что едет батюшка, часовым автобусом приезжает в Воскресенский собор, чтобы закончить здесь свои дни. Тут начались спешные приготовления. Может, и не все мы организовали так, как хотелось бы, но, во всяком случае, чем могли – старались помочь. Отец Павел чем-то напоминал мне моего родного отца, человека необычной судьбы, тоже пожилого, богатого духовным опытом. Я и старался к батюшке относиться как к родному отцу. Хотя иногда мне и страшно было подходить к нему: я чувствовал, что он видит меня, мою душу насквозь, что он может меня обличить, может показать мне все мои недостатки. Оттого и подходил я
к нему всегда с большим трепетом. К семье нашей батюшка относился всегда очень хорошо. Именно с ним связано самое большое и трагическое событие в нашей жизни. Когда батюшка сюда переехал, у нас было трое детей. Все они были здоровы. Прошло буквально несколько месяцев, как вдруг старший сын внезапно заболевает серьезной
болезнью, белокровием. Его увезли в Ярославль на лечение. В это время батюшка нас очень сильно утешал, молился за нас и за нашего сына. Каждый раз, когда мы приходили к нему, он находил слова утешения, ободрения, поддержки. Это были не просто человеческие слова, это были слова, подсказанные Свыше именно ему и именно для нас.
Рано или поздно исполнялось в нашей жизни каждое его слово. И вот батюшка предсказал нам, что сынок наш умрет... отойдет ко Господу. Но он не просто предсказал нам это тяжелое событие, он подготовил нас к нему. И мы пережили момент нашего расставания с сыном еще до его смерти. И когда пришла настоящая минута прощания, мы были воодушевлены верой, что по батюшкиным молитвам Господь сподобит нашего дорогого сына вечной жизни...
Батюшка очень глубоко вошел в наше горе, всегда старался помочь молитвой и словом, старался поддержать всех нас. Как старшему священнику Воскресенского собора, мне пришлось участвовать в событиях последних лет жизни отца Павла. Мы часто служили с ним вместе. И всегда просили, чтобы он возглавил службу. Возможно, давалось ему это
не очень легко, но нас очень укрепляла та духовная сила, та радость, которая в нем всегда была. В этом человеке, прошедшем лагеря, ссылки, гонения, присутствовала удивительная жизненная мощь и какой-то безыскусственный оптимизм.
.
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Четверг, 08.02.2024, 19:35 | Сообщение # 4 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Даже голос у него был бодрый и сильный. Когда он служил, он буквально оглашал своды храма. Мне не приходилось слышать подобного голоса. Во время его богослужения душа буквально воскресала. Часто отец Павел обращался к нам, священникам, и напоминал нам о высоте нашего служения. О том, как серьезно мы должны к этому служению относиться.
А порой он обличал и наши немощи. Пришлось как-то и мне выслушать от батюшки такое напутствие: «Необходимо искоренять гордость!» Действительно, гордость может быть очень тонким грехом, почти незаметным со стороны. Живем, живем своей обыденной жизнью – и искренне считаем, что не гордимся. А гордость, в конечном счете, – корень всех остальных
грехов... Звонкий батюшкин голос проникал в глубину души каждого стоящего в храме,
вдохновлял, вселял веру и радость. А как удивительно было батюшкино пение на клиросе! Иногда он просто выходил на клирос, чтобы пропеть вместе с прихожанами какое-то всем известное песнопение, – и всех воодушевлял этим чувством духовного торжества. Народ всегда любил батюшкины службы, любил слушать его проповеди. В своих словах батюшка мог давать самые простые и незамысловатые советы, но все они, в конечном счете, вели человека по пути спасения. Иногда он мог сказать, например, так: «Сегодня, мои дорогие, мы совершаем память Небесных и бесплотных Сил Божиих – Ангелов, Архангелов, верховного Архистратига Божия Михаила. А потому сегодня в алтаре молятся вместе с нами все Ангелы хранители здешних церквей!» И сердца при этих его словах трепетали радостью. И ты ясно понимал, ощущал, что
отец Павел действительно видит духовную жизнь, действительно общается с духовными силами. Батюшка всегда чувствовал состояние человека, мог несколькими простыми словами
наставить или предостеречь, мог обличить мысли. Когда на кого-то нападали сильные мысленные искушения, он мог подойти – и просто погладить по руке. И человек сразу ощущал духовное успокоение и утешение... Отец Павел строго и ревностно соблюдал устав того или иного богослужения и многое передал всем нам из своего духовного и богослужебного опыта. Но и в обыденной, внецерковной жизни совет батюшки был бесценен. Да и не только совет, но и любое слово. Вспоминаю такой случай. Как-то наши девочки – девчонки спешили на поле, чтобы подоить коров. Бежали мимо сторожки, где на лавочке сидел батюшка. Они подошли к нему и говорят: «Батюшка! Благословите идти на поле доить коров!» А он повернулся к ним и отвечает: «Да вы не спешите. Ваши коровки все равно девки будут». И в этот год ни одна корова не покрылась. В нашей семье тоже есть скотинка, и мы тоже обращались к батюшке за советом. Каждое его слово исполнялось. Скажет он, например: «У вашей коровы будет телочка – назовите ее так-то». Так и произойдет. Мы знали, что батюшка видит намного дальше нас, а потому советовались во всех трудных моментах жизни. И всякое его благословение старались
исполнить, чего бы это ни стоило.
Мне посчастливилось побывать в святом граде Иерусалиме. Когда впервые мне сказали о возможности такой поездки, я очень растерялся. Ведь человек я простой и неопытный. Подошел к батюшке, и он велел мне готовиться к поездке. Первая попытка оказалась неудачной, – но батюшка предупреждал меня и об этом. А когда я смог поехать, батюшка велел мне сделать за него земной поклон перед Гробом Господним. Путешествие было удивительным, сопровождалось настоящими чудесами. И вот я вхожу в часовню Гроба Господня, поминаю всех своих родных и близких – но забываю помянуть батюшку! Я уже отошел от Гроба – и тут вспомнил. А очередь – около тысячи человек! Я сгорал от стыда, но я все равно умолял всех,
чтобы меня пустили еще раз. И меня пустили, и я сделал за батюшку земной поклон у Гроба Господня. После этого в нашем пути было множество искушений, но все они рано или поздно развеивались. Когда я вернулся в Тутаев, первым делом я пришел поблагодарить отца Павла за
его молитвы. Но он сразу с порога мне сказал: «Спасибо тебе за поклон!» Меня его слова поразили, а он еще добавил: «Я всю дорогу за тебя молился».
Да, Господь сподобил нас, недостойных, жить и служить рядом с великим старцем. Большинство из нас ни до того, ни после не встречали человека таких высоких духовных дарований. А потому мы не всегда и не все понимали в его словах. К одной женщине забрались воры и выкрали все иконы. И вот она приходит к отцу Павлу: «Батюшка, у меня все иконы украли!» А он ей отвечает: «Да ведь я-то не крал». По-видимому, хотел ее вразумить, что она не к гадалке пришла и что он не станет угадывать, где ее иконы...
В житиях Христа ради юродивых мы можем найти немало похожего на духовные наставления отца Павла. Оптинские старцы, блаженный Афанасий Ростовский, Дивеевские блаженные... Отец Павел терпеливо нес тяжкий подвиг юродства, он как бы воскрешал дух православных подвижников прошлых веков. Конечно, многого при его жизни мы не осознавали. Но когда батюшка преставился, Господь стал понемногу открывать подвиги этого удивительного человека, молитвы которого, можно сказать смело, открывали Небо. К батюшке тянулось великое множество людей, и здесь, в Тутаеве, без него не обходилось ни одно церковное событие. А когда по состоянию здоровья он уже не мог принять участия в богослужении или крестном ходе, он все равно выходил из сторожки и благословлял нас. Батюшка был словно солнце среди мрака нашей суетной и грешной жизни. В последние годы он стал слаб и редко посещал богослужения, но причащался во все воскресенья и праздники.
Перед смертью батюшка окончательно занемог, большей частью лежал. Но, принимая людей,
все равно брал на себя их страдания и немощи. Бывало, придешь к нему и не успеешь еще слова проронить, как он тебя обнимет, погладит и причину твоих страданий скажет. А потом еще и утешит: «Ничего, Бог даст, все пройдет!» И куда что денется – ни тяжести на сердце, ни тоски в душе... Батюшка сразу замечал всякую неискренность, фальшивость, лицемерие и был ко всему поддельному очень строг.
Такие люди, не понимавшие, что батюшка от них хочет, не могли понять и его великих даров. Зато к истинным делателям отец Павел относился с настоящим участием и теплотой. Однажды, перед самым праздником Рождества, прошел слух, что батюшка занемог. Многие духовные чада знали, что батюшка именно на Рождество предсказывал себе болезнь и кончину, поэтому все заволновались. Мы и так каждый раз, когда приближался праздник Рождества, старались усиленно молиться и испросить у Господа продления жизни нашему старцу. И вот уже накануне
праздника мне довелось навестить его в келье. Я с изумлением увидел, что батюшка весь как будто светится. Снежно-белые волосы, белое, удивительно-чистое и тихое лицо... Я замер на пороге, и все вглядывался в его черты, стараясь запечатлеть их в своей памяти на всю жизнь. Это были его последние дни...
Батюшка страдал многими неизлечимыми недугами – сказывались последствия многолетней лагерной и ссыльной жизни. Но он-то никогда ни на что не жаловался, терпеливо перенося все страдания. Часто его навещали врачи из районной больницы, которые очень тепло к нему относились. Медсестра Лена приходила каждый день и своим усердием тоже старалась облегчить его страдания. Когда батюшка занемог окончательно, доступ к нему совсем прекратился, чтобы лишний раз его не беспокоить. Но он продолжал живо интересоваться всем,
по-прежнему пытался всех поддержать, успокоить, утешить. Как раз в эти дни приехал к нему его духовный брат, отец Вячеслав. И батюшка в разговоре с ним сказал такие слова: «Вот, отче, я уже скоро... Сегодня понедельник, потом – вторник, среда, четверг, пятница, а в
субботу – все...» Казалось бы, смысл этих слов более чем ясен, – и тем не менее никто не придал им значения! Никто даже мысли такой допустить не хотел, никто не хотел поверить. Пытались все, что можно, для батюшки сделать, пытались облегчить его страдания, врачи устраивали консилиумы...
В конце концов, решили еще раз поместить батюшку в больницу, чтобы поддержать его, проведя очередной курс лечения. Но это было наше последнее расставание... Многие люди, как мне запомнилось, находились в каком-то оцепенении: они не могли ничем ему помочь и в то же время – чувствовали надвигающуюся беду. Хотя надежда на его выздоровление все равно оставалась. Однажды во время богослужения кто-то сообщил, что из больницы был звонок и что батюшка находится в крайне тяжелом состоянии. Нужно было срочно его причастить. Последний раз он причащался 19 ноября, на свои именины, поэтому мы быстро собрались и поехали в больницу. Хотя мы очень торопились, счет шел буквально на минуты. В тот самый момент, когда мы входили в палату, батюшка, по свидетельству врачей, совершенно неожиданно потерял сознание. Ему было очень трудно. В последние ночи он практически не спал от мучившей его боли. При этом находившиеся рядом слышали, что он все время молится, из последних сил сдерживает стоны и лишь изредка просит пить. У него было великое мужество. И вот как раз в момент нашего прихода силы его оставили. Тут же появились врачи из реанимации, которые очень умело использовали все имеющиеся у них средства и на наших глазах привели батюшку в сознание. Мария, келейница, обратилась к нему: «Батюшка! Приехали тебя причастить». Он ответил: «Давайте скорее!» Прочитав разрешительную молитву, я причастил батюшку. Приняв Причастие, он закрыл глаза и снова потерял сознание.
Теперь уже навсегда...
Позже я вдруг вспомнил и осознал, с каким желанием, трепетом и страхом Божиим батюшка приобщился Святых Христовых Таин. Все мы понимали: земная жизнь старца подходит к концу. Не откладывая, мы приступили к соборованию. Соборование совершали: настоятель
Воскресенского собора и благочинный Тутаевского района отец Николай Лихоманов, настоятель храма в честь Животворящего Креста Господня из Тверской губернии отец Сергий Цветков. Здесь же были его келейницы, Тамара и Мария (ныне мать Павла, насельница Толгского монастыря). Когда завершилось соборование, врачи настояли на переводе батюшки в
реанимационную палату, где ему окажут всестороннюю помощь. К тому же, из Ярославля в это время доставили необходимые лекарства. Но в сознание батюшка больше не пришел, хотя после Причастия и Соборования в его состоянии наступило видимое для всех улучшение. Отступила горячка, он лежал спокойно и лишь изредка тело сводила легкая судорога, – видимо, из-за сильной внутренней боли.
Как замечали бывшие рядом врачи, с момента перевода отца Павла в реанимационную палату духовная атмосфера в палате как-то изменилась. Все словно подчинились общему настроению успокоения. Медперсонал вместо громких разговоров перешел на шепот, все стали ходить чуть ли не на цыпочках. Вселенский мир и покой снизошел с Неба и воцарился в больничных коридорах. Было видно, что всех присутствовавших в больнице охватило благоговение. Все прониклись к этому человеку глубоким уважением, хотя многие даже и не знали, кто он.
Кое-кто из медперсонала заметил тогда, что в реанимационной палате привычные для медицинского заведения специфические запахи стали исчезать. Их сменяло какое-то тонкое, едва уловимое благоухание, которого раньше эти люди никогда не ощущали. Все сходились в мнении, что это не запах духов, не запах цветов, а что-то особенное. У многих это ассоциировалось с запахом свежести, а женщинам это напоминало аромат новорожденного
младенца, грудничка. Другими словами, это был запах, аромат чистоты... В это время к реанимационной палате стали стекаться люди из соседних отделений. Они заглядывали украдкой в приоткрытую дверь, порой осеняли себя крестным знамением, что-то шептали. Скорей всего, они обращались к батюшке с молитвой. Вместо привычных в такие минуты горя и страха ощущался праздник – ведь рядом с нами умирал праведник, христианин, угодивший Богу своей жизнью. Тем не менее было решено отслужить последнее богослужение о здравии
болящего архимандрита Павла. Это было накануне праздника Обрезания Господня и дня памяти святителя Василия Великого, 13 января. Совершалось всенощное бдение, затем служили Литургию. В 2 часа ночи удалось еще раз причастить батюшку Святой Кровью. В конце
службы, когда отец Николай в храме совершал отпуст, из больницы пришло сообщение, что отец Павел скончался...
Хотя все мы уже много дней готовились к этому, все же весть потрясла всех нас, – ведь в душе все равно жила надежда, что батюшка выздоровеет, что мы еще увидим его, не раз приедем к нему за утешением. И вот – невосполнимая утрата! Ведь мы потеряли жившую рядом с нами во плоти правду и любовь... Врач, который присутствовал при последних минутах его жизни, говорил, что батюшка умирал очень спокойно, а сам момент смерти был по-особому
торжественным, строгим и трепетным. Вскоре после кончины мы перевезли батюшку в храм и стали готовить его для прощания. Собрались все его близкие духовные чада, некоторые приезжали совершенно неожиданно, еще ничего не зная о его смерти. Прибывший из
Ростова отец Евстафий облачил батюшку и приготовил для погребения. Тело поставили в храм и рядом с ним началось беспрерывное чтение Евангелия.
Сначала читали священнослужители, потом – миряне из числа близких духовных чад. Из разных мест начали поступать телеграммы с выражением соболезнования. Отпевание архимандрита Павла совершал владыка Михей, архиепископ Ярославский и Ростовский, в присутствии огромного количества духовенства и народа из самых различных уголков России – из Вологды и с Валаама, из Костромы и Москвы. Пел хор сестер Толгского монастыря во главе с настоятельницей игуменьей Варварой. Многие плакали, но общая атмосфера, царившая на погребении, была нисколько не трагична. Наоборот, во всем была какая-то удивительная светлая радость. Ощущение было такое, какое бывает в момент выноса Плащаницы, когда в
душе одновременно присутствуют скорбь и удивительное духовное ликование.
Это ощущали все...
Игумен Иоанн (Титов), наместник Ростовского Борисо-Глебского, что на Устье, монастыря
В первый раз отца Павла я увидел в 1991 году в Спасо-Яковлевском монастыре. Он приехал на празднование тезоименитства игумена Евстафия 3 октября и на праздник Димитрия Ростовского 4 октября. Тогда я еще был послушником. Каждой встречи с отцом Павлом все ждали с трепетом, потому что отношение было к нему как к рентгену: отец Павел мог видеть ту грязь, которую ты сам не замечаешь. Когда человек болен, с одной стороны, он должен узнать о болезни, чтобы вылечиться, а с другой стороны, страшно узнать. Именно такой страх был и
у меня перед отцом Павлом. Когда отец Павел приезжал в монастырь, он по-доброму ко всем относился, старался приободрить, что-то сказать, кого-то потреплет по голове, слово скажет. А меня только благословит и все, да я и сам не шел на сближение. А я был уже одним из помощников отца Евстафия, и такая холодность отца Павла по отношению ко мне не ушла от его внимания. Он мне высказал, что неслучайно отец Павел держит меня на отдалении.
Когда я стал иеромонахом, то однажды, в 1993 году, мне необходимо было поехать к отцу Павлу. Беда постигла моего близкого родственника, племянника, он серьезно разбился на мотоцикле, и я поехал в Тутаев к отцу Павлу, чтобы просить его молитв. Отец Павел очень тепло меня встретил, благословил, обнял и спрашивает:
– Игумен?
– Да нет, отец Павел, какой же я игумен?
Он говорит:
– Игумен, игумен, – и так по плечу меня еще потрепал.
Потом пришли к нему в келью. Я стал рассказывать о цели моего приезда, просить, чтобы он помолился о племяннике. Тут он меня как холодной водой облил:
– Пусть помирает.
Я говорю:
– Отец Павел, он же молодой.
Отец Павел молчал минуты две, потом опять по плечу меня потрепал и говорит:
– Будет жить Лешка. Скажи, отец Павел за него молится. Мы еще и свадьбу сыграем.
Когда я приехал обратно в Яковлевский монастырь и позвонил сестре, то узнал, что на самом деле была серьезная опасность, но сейчас кризис миновал. Слава Богу, все случилось по словам отца Павла: Леша и выжил, и женился. После этого разговора я как-то проще стал относиться к отцу Павлу и не такой страх был перед ним, но все равно благоговение и трепет остались. В 1994 году осенью на тезоименитство отца Евстафия (тогда он уже был
архимандритом, но еще не стал епископом), отец Павел возглавлял службу, был предстоящим, а мы сослужили. И вот отец Павел кивает мне, и я должен дать возглас. Я, желая показать свою ревность служения Богу и надеясь, что это понравится отцу Павлу, все свои душевные и телесные силы вкладываю в этот возглас и кланяюсь ему. Я надеялся, что отец Павел оценит мои старания, но тут он такую «похвалу» мне дает! Смотрит и говорит:
– Почему не кланяешься? Гордец! – и владыке Евстафию: – Он гордец и не кланяется.
А я только что поклонился! Думаю, значит, он не заметил. А отец Павел и еще что-то говорит по поводу моей гордости. Я начинаю оправдываться:
– Отец Павел, я поклонился.
Но это только усугубило мое положение. После его слов я думал, лучше бы мне умереть. Если бы кирпич упал, свод рухнул, это было бы уже счастье для меня. Литургия заканчивается, я стою у престола ни жив ни мертв. Все пошли поздравлять отца Евстафия. В алтаре остались только отец Павел и я. Он на стульчике сидит, а я стою в другом конце алтаря, никак в себя не приду, двинуться с места не могу, потому что сил у меня уже никаких нет. И тут отец Павел подзывает меня к себе. Я подхожу. Как будто ничего до этого не было, он прижал меня к груди, так носом в лоб уперся, держит меня и говорит:
– Иди, поздравь отца-то. Ведь ты же вития. И что бы ни случилось, из монастыря не уходи. Вместе будьте. Не оставляй. Я думаю: да, «вития», я вообще ни слова сказать не могу, никаких
оснований для того, чтобы назвать меня «витией», не было ни до ни после. И я это осознавал. А вот сомнения тогда у меня были, на самом деле уже думал уйти в другой монастырь: чего-то стал накручивать, что не тем занимаюсь, слишком много ненужных хлопот, не за тем я пришел в монастырь, чтобы заниматься хозяйственными делами и прочее... Но тут уже я от счастья воспарил, что отец Павел меня к груди прижал. Сил в ногах нет, идти не могу, но счастливый.
Потом приходит отец Евстафий в алтарь, смотрит на меня понимающими глазами: это, конечно, серьезно, от отца Павла такой разгон получить у престола.
Праздники заканчиваются, и у нас с архимандритом Евстафием происходит серьезный разговор о том, что он слышал обо мне от отца Павла в алтаре. Я вижу, что он расстроен, помочь мне хочет, чтобы я в чем-то покаялся, что-то изменил в жизни. Все-таки он считал меня своим помощником и многое доверял, и вот на чистоту решил поговорить со мной:
– Я же вижу, что отец Павел к тебе холодно относится. Бывает, с кем-то пошутит, кому-то что-то скажет, а тебя благословит и все. Может, что-то есть о чем ты забыл, подумай. А я отцу наместнику ничего сказать не могу, просто я рад, пребываю в том состоянии, когда отец Павел меня обласкал, прижал к груди, слов-то больше не надо никаких и говорить мне не хочется ничего... Через две недели, 17 октября 1994 года, отец наместник, приехав из епархии,
позвал меня к себе в приемную для обсуждения монастырских дел. Под конец разговора он говорит:
– На, почитай.
Дает мне документ, и я читаю указ о своем назначении игуменом Борисо-Глебского монастыря. На меня это не произвело никакого впечатления, и я сказал, что у меня на это нет здоровья.
После этого разговора отец наместник уехал на две недели на Валаам, оставив меня за старшего в монастыре. Однажды под вечер я поехал в епархию к владыке Михею с твердым намерением убедить его, что мне не по силам игуменство в Борисо-Глебском монастыре. Около часа проговорили мы с владыкой. Он рассказывал о своем игуменстве в Жировицком монастыре. В конце разговора владыка мне говорит:
– Ну, ты попробуй, уж если не справишься... отказаться никогда не поздно. После приезда отца Евстафия мы с ним поехали к отцу Павлу по поводу указа о переводе меня в другой монастырь. Мы были уверены, что отец Павел не благословит. Я помнил его слова, сказанные тогда в алтаре, чтобы от отца Евстафия не уходить и быть вместе.
Когда мы приехали к отцу Павлу и рассказали ситуацию, он говорит:
– Указ получил? Получил. Вот так и поступай. Попробуешь открутиться, перед Богом отвечать будешь. Велик преподобный перед Богом, что бы ни случилось, от преподобного не уходить!
Я попытался объяснить, что это неполезно для Спасо-Яковлевского монастыря, что братию раздергивать смысла нет. Отец Павел ничего этого не слушал.
Сели за стол, посидели, а потом он стал говорить обо мне такие слова, которые я совершенно не заслуживал. И тогда не заслуживал, и сейчас тоже не заслуживаю. Когда поехали назад, отец Евстафий мне сказал:
– Ты забудь те слова, которые отец Павел говорил. Это он для меня говорил, а не для тебя.
Этим отец Павел как бы реабилитировал меня перед отцом наместником, что во многом повлияло на наши с ним отношения, которые имели большое значение для возрождения монашеской жизни в обители Борисо-Глебской и для меня лично. Я понимаю, что не по моим заслугам что-то дается, отец Павел хотел поддержать монастырь, в который я был назначен игуменом. Так отношения с отцом Евстафием, которые на какое-то время охладели,
выровнялись. Меня перевели в Борисо-Глебский монастырь, и я вскоре туда переехал.
Каждый месяц мы с отцом Евстафием ездили к отцу Павлу, а потом, когда отец Павел болел, я уже почти каждую неделю бывали. За трапезой у отца Павла мы получали духовные уроки монашеской жизни, опыта которой к тому времени почти никто не имел. У отца Павла был тот монашеский дух, без которого невозможно стать монахом. А мне просто необходимо это было
почувствовать, ведь когда имеешь ответственность за обитель и нет опыта,
– это страшно. Можно жить по букве, но откуда-то надо еще напитаться и духом. И вот за столом у отца Павла главной была не трапеза, за которой мы сидели и разговаривали о своих делах, а главной была счастливая возможность напитаться монашеским духом от отца Павла. Все сидящие за столом это, конечно, понимали. Он стремился напитать пищей духовной,
осознавая, что уходит и надо научить людей жить по-христиански. То, что говорил отец Павел, сначала, может быть, и не воспринималось, но чувствовалось: чувствовалась радость общения, жажда этого общения. А через какое-то время уже разузнавалась и польза. Иногда слова отца Павла осознавались только через годы. Они и были сказаны для того, чтобы когда-либо они оказали помощь, чтобы на эти слова можно было опереться.
Из тех уроков, которые отец Павел преподал мне, некоторые стали совершенно необходимы. Не знаю, как бы сложилась жизнь в монастыре без того, чему научил отец Павел. Когда не совсем уверен, правильно делаешь или нет, и не на что опереться, то ошибки могут быть очень серьезными. Я благодарен Господу, пославшему мне опору, когда я стал наместником. Я понимал, что без отца Павла, отца Евстафия и их поддержки мне не выстоять. Отец
Павел, например, говорил слова, которые не сразу воспринимались, но запомнились и потом помогли выстоять:
– Три монаха – это монастырь. Три монаха да пять полудурков – какой монастырь!
И в подтверждение своих слов про Варлаамо-Хутынский монастырь рассказывал:
– В Варлаамо-Хутынском в последнее время три монаха было, но какой высокой жизни был монастырь! А тридцать монахов где теперь наберешь... Колхоз.... Пусть у тебя будет три монаха, но пусть это будет монастырь. Так он предупреждал меня, чтобы я не смущался малолюдностью. Его слова давали какую-то перспективу, и не было безысходности. Он говорил:
– Даст Бог, потом и старые монахи придут. А, может быть, и с Афона.
Думаю, слова отца Павла о старых монахах можно отнести к отцу Афанасию, архимандриту Троице-Сергиевой Лавры, который в последние годы своей жизни приезжал пожить в нашем монастыре. Более сорока лет он провел у мощей преподобного Сергия, 14 последних лет он был старшим в Троицком соборе. Его советы, беседы тоже были для меня уроками монашеской жизни. Отец Афанасий, как и отец Павел, тоже, казалось бы, иногда рассказывал ни о чем. Но в этих рассказах был дух монашеский. Он вспоминал о том, как пришел в Лавру и застал там 70 человек еще прежних монахов – «старичков», как он говорил. И какое же было отношение молодой братии к этим монахам! Отец Афанасий рассказывал, что он чувствовал, видя старого
монаха впереди: надо выполнить какое-то послушание, казалось бы, бегом надо сделать, а впереди идет монах, настоящий старый монах, – он говорил: «как Ангел». Говорит: «Идешь и дыхнуть боишься, чтобы как-то не потревожить его и ждешь, когда он пройдет, чтобы не обгонять его. А если идет навстречу, поклон делаешь до земли». Это было благоговейное и
трепетное отношение к подвигам, которые они несли, к тем годам жизни, которые они прожили, пройдя через тюрьмы и лагеря. Отец Афанасий, сопоставляя сегодняшнюю жизнь в монастырях с той жизнью, говорил: «А теперь что? Теперь молодой насельник может похлопать по плечу старика и не задуматься, сколько ему лет и кто перед ним». Отец Афанасий в Борисо-Глебском монастыре находил покой, его тянуло сюда, но он не мог оставить Лавру, преподобного Сергия. Отец Афанасий привел меня к архимандриту Кириллу (Павлову). За это я гоже благодарен Богу: не было бы общения с отцом Павлом, наверное, не было бы у меня и встреч с этими старцами. По многим вопросам слова отца Павла всплывают в памяти именно когда нужно.
«А зачем мне это все?» – именно так я несколько раз думал, когда мне отец Павел о чем-то говорил. Казалось, бы, забытое совершенно, когда-то ненужное. Через два-три года, через пять лет эти слова становились настолько важными, что решали какую-то проблему. Вспоминаешь, что отец Павел эго говорил, начинаешь думать о нем, ощущаешь, необходимость в его
молитвах и чувствуешь, что помощь, от него идет. После поездок к нему на могилку тоже обычно решались, проблемы.
Я думаю, многие могут об этом сказать. Все, кто имел общение с отцом Павлом, все, кого он в свое время поддержал, как-то между собой связаны. Иногда встречаешься с человеком, общаешься с ним и чувствуешь к нему симпатию, а потом узнаешь, что отец Павел в жизни этого человека тоже сыграл серьезную роль. С другой стороны, люди, которые не знали отца Павла, а только слышали рассказы о нем, не видели, как он относился к людям, в каком контексте произносил те или иные слова, пересказывая что-то об отце Павле, иногда
теряют самое главное, его дух. Вот говорят, что отец Павел ругался матом. С кем, как и для чего? Наверное, для того, чтобы людей усовестить. И если после этого у собеседника отца Павла не было желания ругаться, то это что-то значит! Говорили, что отец Павел мог выпить. Но если люди, с которыми он сидел за столом и выпивал, после этого знали меру, то это тоже много значит. Когда у отца Павла просили молитв, он говорил, показывая на сердце: «Вы у
меня здесь». И, конечно, я думаю, он чувствовал свою ответственность. и за монастырь, в который меня назначили игуменом. Последние годы жизни отца Павла совпали с возрождением Борисо-Глебской обители и с моим здесь, игуменством. И то, что отец Павел так тепло и живо проявлял участие к жизни монастыря, я считаю не своей заслугой, а необходимостью
монастырской. Зная, что у меня нет опыта и поэтому можно навлечь многие скорби и беды, набирая братию, отец Павел говорил:
– Не бойся десять праведников за ворота выставить: праведника Господь не оставит, праведнику за то венец и тебе награда – о стаде радел. А бойся волка и паршивую овцу в стадо запустить – стада лишишься. Какая это была поддержка, невозможно представить человеку, который не был в моей шкуре, не ощущал возложенной ответственности. Ведь народ в
монастырь шел разный. Иногда приходит вроде благочестивый человек, ты ему отказываешь, чувствуя какую-то тревогу, а уходит он, ругаясь матом.
Отец Павел, говорил, что наместник должен и палку показывать, тогда увидишь, овечка это или волк: если зубы оскалила, значит, волк. Наместник должен пасти овец и выгонять волков. Трудно пойти на такой шаг, чтобы кого-то не «допустить к Богу», как все говорят обычно, приходя в монастырь. Это уже потом, имея опыт, можно как-то в ситуации разобраться и увидеть, что, чем человек более дерзкий, чем меньше в нем благочестия, тем меньше в нем желания работать Богу. Многие свою дерзость выказывают за дерзновение служения Богу. И когда мне начинали говорить: «такой-сякой, к Богу не пускаешь», я думал, значит, не туда идешь или не оттуда, потому что к Богу не пустить нельзя; еще раз десять придешь, кого надо, палкой не выгонишь, а за каждым бегать и зазывать калачом – калачей не хватит.
Я словами отца Павла неоднократно таких людей ставил на место. Такие поучения в двух-трех словах и составляют основу нашего отношения к жизни. Пока на память что-либо приведешь из прочитанного... А тут: «Не бойся десять праведников выгнать, бойся одну паршивую овцу или волка в стадо запустить» – и все становится на свои места. Во многих случаях слова отца Павла, непонятые сначала, потом давали свои плоды, как семена.
Можно много прочитать, все это в памяти, может быть, отложится, но будет грузом, который тащишь, которым можно пользоваться, чтобы показать свои знания, но никак нельзя применить этот багаж. А слова отца Павла часто были кратки и всегда полезны. Например, по поводу того, нужно или нет интересоваться врагом рода человеческого. Стало очень много книг выходить о мире демонов, и очень многие стали интересоваться. Книги эти читались, как романы. И у меня тоже интерес к этому был: врага, мол, надо знать. Отец Павел четко все расставил на свои места:
– Мы ленимся о Боге узнать, а туда лезем. Все так просто. В двух словах. Если мы туда лезем, то и получаем. Если мы всматриваемся в бездну, то и бездна всматривается в нас. Не лезь, не
смотри туда, а смотри на Бога, смотри туда, куда святые зовут. Поразили меня несколько случаев со святынями, которые благословил мне отец Павел еще задолго до своей смерти, а потом, казалось, об этом забыл. За полгода, а может быть, и больше, до смерти отец Павел благословил мне икону преподобного Дорофея Югского, которая была написана в Мологском
монастыре, где одна из его тетушек была старшей над иконописцами. Отец Павел однажды взял эту икону и сказал:
– Это вот тебе.
Потом посмотрел и добавил:
– Надо бы, конечно, ее подреставрировать, – и поставил опять себе на столик. Потом говорит: – Ну, ничего, подреставрируешь.
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Четверг, 08.02.2024, 20:38 | Сообщение # 5 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Через какое-то время отец Павел, глядя на Шестоковскую икону Божией Матери, написанную на холсте, которая была прибита на стену перед его коечкой в сторожке, сказал:– Вот у отца Евстафия есть Шестоковская, у отца Григория есть, это – тебе. Ну, потом возьмешь, она у меня к стене прибита. За несколько месяцев до смерти отца Павла мы с отцом Евстафием были у него. Он сказал:
– У меня вот вам по мантейке есть. Ну, потом разбирать вещи будут, тогда получите, не сейчас. Вещи перевозили, их сложили и сейчас трудно найти. Все это вскоре забылось, ну, пообещал и пообещал. А после смерти отца Павла в день его похорон отец Евстафий после поминальной трапезы, обращаясь к брату отца Павла Александру Александровичу, к Марье Петровне (будущей монахине Павле, келейнице отца Павла), говорит:
– Мне ничего не надо. Только мантию, в которой я служил первую панихиду об отце Павле и посох его. Стали искать мантию и посох, и не могли найти. И тут отец Евстафий бросил
взгляд на занавеску у окна – а там на гвоздике висят две мантейки. Не знаю, каким образом они там оказались. Отец Евстафий снимает эти две мантейки, и тут мы вспоминаем, что отец Павел нам их обещал. Отец Евстафий говорит:
– Ничего мне больше не надо, вот я беру одну мантейку, а одну отцу Иоанну даю. И одел эту мантейку, привез в свой монастырь и повесил у себя в келье. На девятый день сидим за столом на поминальной трапезе, а в келье отца Павла разбирают вещи: Толя, Володя Белов, отец Григорий, Марья. И Володя Белов берет икону преподобного Дорофея Югского, которую отец Павел мне давным-давно обещал, и говорит:
– Мне ничего не надо. Я вот возьму одну иконочку.
Я смотрю, это та самая иконочка, которая вроде мне благословлена была. Сердце немножко екнуло, вспомнилось, что мне отец Павел ее благословил. А дальше произошло совершенно непонятное. Владимир говорит:
– Ну, я беру эту икону, – подходит с этой иконой к столу, – и отдаю ее отцу Иоанну.
Его не было, когда отец Павел мне благословлял эту икону, и я-то подзабыл это все! Через какое-то время отец Григорий с Толей снимают со стены Шестоковскую икону. Толя говорит Марии Петровне:
– Дай какую-нибудь скатерочку: икону закрыть.
Я смотрю, а эта икона тоже уже благословлена была мне. А Толя заворачивает ее в скатерку, подносит и вручает мне. Вот так ко мне и Шестоковская икона пришла. А потом пришли четки отца Павла, скуфейка, потом Александр Александрович привез коврик из кельи отца Павла, потом Толя привез любимые ботиночки отца Павла 30-х годов, сапоги и кофту, в которой я потом к отцу Николаю ездил на Залит. Отец Николай поразил меня своим серьезным отношением к святыне. Я-то скуфейку отца Павла носил два года не снимая потому, что недосуг было купить другую: хорошо подошла, носил и носил. А ботинки с сапогами Толя привез и говорит: сам или кто-то из братьев поносит (слава Богу, хватило других сапог, чтобы оставить эти целы!). Так и кофточку отца Павла я надел, когда к отцу Николаю поехал, не потому только, что для меня это была святыня, а потому еще, что она теплая и ничего другого не нашлось одеть в тот момент.
Когда я приехал к отцу Николаю, он снял с меня скуфейку, надел на себя и говорит:
– Вот хорошая скуфеечка-то, потому что простая. В такой и ходи. А перед этим мне пытались подарить скуфейку, отороченную хорошим мехом, но я от нее отказался: за такую скуфеечку отвечать придется. Ну, и сказал отцу Николаю, что вот кофточка-то тоже отца Павла. И отец Николай без того юродства, которому мы бываем подвержены, когда
говорим о чем-то святом, а показывая, насколько для него это важно, сказал:
– Батюшка, благословите приложиться.
Взял кофту, которая была на мне надета, и приложился к ее краю как к святыне. Для меня это было уроком, чтобы мы посерьезнее относились ко всему, что освящено молитвой, с благоговением, чтобы не юродствовали. Тем более, отец Павел не раз говорил: «Сейчас юродивых нет, сейчас одни полудурки». Два слова, но на место ставят. Отец Николай не встречался с отцом Павлом, но говорил о нем как о человеке великого духа и святой
жизни. И еще невозможно не сказать о том, как отец Павел, уже после смерти, дважды являлся мне во сне. Не знаю, насколько это можно назвать сном. Оба раза это была болезнь, оба раза перед праздниками. Один раз на память Александра Невского, в ночь на 12 сентября. В другой раз в ночь на память святителя Иакова, в декабре. Про этот случай я расскажу. Как-то приехал я к отцу Евстафию в Спасо-Яковлевский монастырь по делам. Я
знал, что еще при мне туда было взято ящика два-три шаровых кранов, и сейчас я хотел попросить их у отца Евстафия для Борисо-Глебского монастыря:
– Отец наместник, благословите 20–30 шаровых кранов.
Он говорит:
– Нету.
Я ничего не ответил ему, но про себя подумал: «Зажал». Ну, ладно, виду не показал. Чувство не очень легкое после этого настало, стало меня немножко подкручивать. На обратном пути я заехал в Залужье. Там какая-то организация разваливалась, и мне там надавали этих кранов и еще чего-то
– как из рога изобилия. Я думаю, ну, ладно, и сами с усами, и без вас проживем.
После этого я стал реже ездить в монастырь к отцу Евстафию. И вот на день памяти святителя Иакова собрался я ехать в Яковлевский монастырь. Накануне служили мы вечернюю службу у себя в монастыре, а утром, думаю, поеду на Литургию в Яковлевский монастырь. И вот после службы я очень сильно заболел, был в полуобморочном состоянии. Лежу в келье ночью, то проваливаюсь, то опять прихожу в себя, температура высоченная. Свет горит, келейка маленькая. В один из этих провалов, когда я сознание терял, я буквально наяву вижу отца Павла в доме моей покойной тетушки.
Открываю дверь из комнаты на кухню и смотрю, за столом у самовара сидит отец Павел: фланелевая рубашка, валенки. Я настолько не ожидал его там увидеть, что растерялся, стою в дверях. Отец Павел почувствовал, что кто-то вошел, поворачивается и говорит:
– Ну, проходите.
И вот я прохожу, складываю руки и, как обычно:
– Отец Павел, благословитё.
И подсовываю руки под благословение, потому что он без очков сидит, да и в очках-то уж плохо видел. И тут я сталкиваюсь с его взглядом, пристально всматривающимся в меня. Я был поражен тем, что его глаза совершенно зрячие, что он все видит. Я это ясно понимаю, но не успеваю ничего еще ответить. Отец Павел благословил, прижимает к груди, как тогда в алтаре было и потом как неоднократно бывало, стискивает в своих объятиях, я
стою на коленях перед ним, носом он упирается мне в лоб, и я, вспоминая его слова «Проходите», говорю:
– Отец Павел, я один.
Потому что все время мы с отцом Евстафием приезжали. Он еще крепче меня прижимает и говорит:
– Знаю.
Начинает постукивать по спине, так хорошо колотит, по-отцовски, чтоб пролетело все, что было. И произносит слова, которые врезались в память на всю жизнь:
– Не потеряйтесь.
И тут я оказываюсь опять у себя в келье, смотрю на потолок, на лампочку, чувствую запах отца Павла в келье и слышу отзвук его слов. Я был сильно поражен, почувствовал, что я выздоравливаю, как и тогда в алтаре, мне было спокойно и радостно. Правда, поехать в тот день на службу в Яковлевский монастырь я не смог. Через некоторое время приехал я в Ростов, в монастыре какая-то надобность заставила меня пойти в ту башню, где разная сантехника находилась. Я взял ключи, зашел, посмотрел – а ящиков-то с кранами действительно нет. Потом отцу Евстафию я все рассказал: и о том, что видел отца Павла, и о своих подозрениях, и что сейчас я в самом деле не увидел этих кранов.
Отец Евстафий говорит:
– Я ж тебе говорил, что я их отдал.
Неизвестно, что было бы, если бы не явился отец Павел. Он опять поддержал меня:
среди множества бытовых суетных проблем надо было не потеряться с теми людьми, с которыми свел Господь.
Когда отец Павел приезжал в Спасо-Яковлевский монастырь, он не раз говаривал:
«Мученики, мученики». А в последнее время очень часто пел песенку:
«Приезжает товарищ Сталин, приезжает отец родной». И когда я был уже в Борисо-Глебском монастыре, отец Павел тоже неоднократно пел эту песенку, а потом добавлял: «А, может, и обойдется. Велик преподобный пред Богом.
Что бы ни случилось, от преподобного не уходите».
В самых трудных ситуациях всегда вспоминались слова отца Павла о том, что надо выстоять, что дело не в числе, не во внешней мощи, а в том духе, который есть на этом месте.
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Суббота, 10.02.2024, 21:49 | Сообщение # 6 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Священник Георгий Перевышев, клирик Воскресенского собора г. Тутаева
Я приехал в Тутаев с Урала в 1990 году. У меня не было ни семьи, ни определенного занятия, и я приехал, чтобы жить здесь при соборе. Работал я при храме сторожем. Нас таких было три человека (двое стали священниками: я и отец Иоанн, который живет сейчас на левом берегу): мы работали по сменам и еще совместно пономарили в алтаре.
От людей я слышал, что здесь бывает отец Павел – старенький батюшка, человек высокой духовной жизни, у которого можно было спросить духовного или житейского совета. Кто-то говорил, что он прозорливый старец.
Кто-то говорил, что он может сразу обличить, какие-то тайные грехи назвать. И мне, с одной стороны, было страшно появиться рядом с таким человеком, который может сразу прилюдно обличить, а, с другой стороны, я трепетно ждал, когда можно будет увидеть такого батюшку, о каких в книгах пишут, что Господь им открывает через Духа Святого, как человека укрепить, вразумить, на путь истинный наставить.
И вот как-то летом стали говорить – поговаривать, что батюшка, отец Павел, будет жить при нашем соборе. Кто его видел, кто с ним разговаривал, кто его знал – все ждали его приезда с трепетом: батюшка приезжает и будет жить рядом с нами! Конечно, для всех это было радостью. Но лично для меня это было ожидание какого-то предстоящего жизненного переворота. Ведь у меня, приехавшего с Урала, представление о монашестве было книжное, наслышанное. Я видел монахов, когда ездил в Троице-Сергиеву Лавру, но в основном только на службе. А здесь архимандрит будет жить рядом с нами!
К приезду батюшки все готовились: в комнатах, где батюшка будет жить, все убиралось. В этом же доме были и мы, сторожа: батюшка занимал две комнаты слева, а мы, как заходишь в сторожку, – сразу справа. И вот в тот день, когда батюшка должен был приехать, мы все с утра ждали его. Литургия уже прошла, после обеда приезжает батюшка. Мы, все три сторожа, оказались здесь. Стоим и ждем. И вот заходит батюшка и – сразу к
сторожам. А мы выстроились в ряд и не знаем, как себя вести. Надо благословение брать, но мы почему-то стоим в каком-то замешательстве.
Батюшка заходит и первое, что он говорит: «Ребята, вы меня не будете обижать?» Это он, архимандрит, так спросил. До сих пор эта фраза во мне звучит. Мы должны ему в ноги бросаться, а он нас спрашивает: «Ребята, вы меня не будете обижать?» Это было сказано в смирение нам, и в то же время была какая-то боль в голосе. Только, наверное, высоко духовные люди, чистые сердцем, так говорят; в таком выражении молятся, наверное. Я
видел в нем любовь, смирение и простоту: он как равный нам это сказал... Мы взяли, конечно, благословение, потом батюшка ушел.
Когда еще батюшки не было, в нашей обязанности было и котел топить брикетами, и воды принести. Когда они приехали, Мария в основном все делала сама, она в нашей помощи не нуждалась. А мы по суткам дежурили при храме, с утра и до утра. Это только так называлось, что смена, а бывало, что целыми неделями там живешь и никуда не уходишь – не хотелось никуда идти, все время при соборе. Тут же дежуришь, тут же и пономаришь. Но служить при храме, пономарить – это было для нас наградой. Отец Николай далеко не всем предлагал пономарить, долго присматривался. Мы старались зайти к батюшке за благословением на дежурство. Стучали очень тихонечко, с молитвой, к батюшке обращались. Бывает, что Мария уходит куда-нибудь, мы бежим к батюшке – может, она дверь не закрыла, – чтобы с батюшкой хоть немножко поговорить. Мария, спаси ее Господи, конечно, охраняла его, ограждала от людской праздности.
А людей приезжало много – с вопросами, за благословением. Вольно или невольно иногда мы говорили, что нужно подождать, батюшка отдыхает: мы видели, как действительно батюшке тяжело. Мы всегда помнили, что батюшка рядом, старались разговаривать негромко. А люди часто приезжали с праздными вопросами. Я часто не понимал, ну, неужели с такими вопросами надо идти... Бывало такое: когда батюшка видел, что человек от праздности к нему пришел, он его благословлял сначала на службе постоять, молебен заказать и помолиться.
Часто у батюшки в келье мы не были, благословение брали у порога. В комнате с правой стороны диванчик стоял, и здесь Мария батюшке книги читала, иногда они пели. Мы стучались – нам открывали. Мы сразу подходили, на коленочки вставали и благословение у батюшки брали, какие-то вопросы спрашивали. Когда я находился рядом с ним, я чувствовал необыкновенную теплоту. Если ощущать физически – это теплота тела младенца, от него пахло молоком. Когда я к нему подходил с вопросом, иногда казалось, он меня даже не слушает, а так возьмет в охапку, так прижмет к груди, и я – носом ему в грудь, и пахнет парным молоком...
Я видел батюшку в келейной обстановке и видел его у престола. Это что-то несказанное...
Место, где священники молятся, – это одно, а где пономарка – там, вольно или невольно, суета: чтоб кадило не погасло, чтоб свечу вовремя зажечь, какие-то люди заходят, что-то спрашивают. И чтобы молиться... надо постараться, чтобы в пономарке была молитва. Ближе к престолу, к жертвеннику – туда стараешься не заходить: подашь кадило и уходи в стороночку. Но если хочешь помолиться, стой, не запрещалось – пономарь заходил, в сторонке стоял и молился.
Я неоднократно был свидетелем, когда батюшка просил за кого-то, молясь у престола. Это было после «Милость мира», когда уже хлеб и вино преосуществились в Тело и Кровь Христовы, и вот в это время батюшка начинает молиться. Он говорил: «Господи! У Маньки корова плохо доит, пускай она доит!» или: «Господи! У Гальки сын пьет, а сын-то хороший,
сердце у него доброе. Пьет он! Да помоги же ему, Господи!»
А мы невольно стоим здесь, потому что именно в это время нужно подать кадило. И мы становимся свидетелями его молитв перед престолом ко Господу, напрямую. Я стою с кадилом и чувствую, что не могу здесь находиться, недостоин, здесь происходит какая-то тайна, величайшая тайна. Это было страшно. Бывало так, что я просто холодел весь и хотел быстрее вручить кадило дьякону.
Это были краткие фразы и обращения. Может, кто-то вчера рассказал батюшке о своей беде, попросил помолиться, а сегодня у престола он Господа и просит. Вот так батюшка с открытостью и любовью сострадал тяготам людским.
Иногда в конце Евхаристического канона после слов «Преложив Духом Твоим Святым», батюшка, стоя перед престолом, произносил: «Господи, Ты опять с нами». В алтаре это всем было слышно. В эти священные минуты общего молчания и благоговения чувствовалось живое присутствие Господа, к Которому просто, по-детски обращался старец с людскими нуждами. Отец Павел за полгода до моего рукоположения сказал мне, что я буду священником. Это было так. У нас там где-то грязь, где-то уголь, что-то переносили, грузили – руки грязные бывают, и как там мыть? Когда я как-то пришел за благословением, батюшка мне сказал: «Юрка, ты руки научишься-то мыть? Тебе скоро руки целовать будут, а они у тебя все грязные». Тогда мне даже в голову не пришло, что это имеет какое-то не житейское значение. Я только подумал: «Откуда батюшка руки мои видит, когда он слепой?» Потом, когда меня рукоположили в январе 1994 года, я вспомнил это благословение. Приход мой был в селе Закобякино Любимского района, это 80 км от Ярославля, другая сторона. Зимой после рукоположения я к нему приехал. Он лежал в больнице в Тутаеве. Мне так посчастливилось, что я был в тот момент у него один. Так Господь устроил. Батюшка уделил мне время, я минут десять с ним разговаривал. Я
ему сказал: «Батюшка, Вы как сказали, меня рукоположили, я священник».
Он улыбнулся и говорит: «Это было сразу видно».
Батюшка много шутил и по-прямому мог сказать что-нибудь. У меня была большая борода, и когда я к батюшке подходил, он временами за бороду так брал и даже так мне ее дергал. И когда в очередной раз я к нему подошел, он взял мою бороду в пучок, так подергал и говорит: «Борода Авраама, а дела-то Хама». Я от батюшки отбегаю, прибегаю домой, открываю Библию, листаю, ищу «дела Хама». Если бы кто-то другой сказал, я наверное
возмутился бы, но все, что исходило от батюшки лично ко мне, все я понимал так, как он сказал. Я просто прочитал дела-то Хама и думаю: хорошо, что он мне сказал. А может быть, действительно, что-то во мне в то время было и сейчас надо что-то исправлять. Слава Богу! Когда человек живет, он должен исправляться. Эти слова я очень хорошо для себя запомнил.
Моя жизнь рядом с батюшкой была очень теплой. Я Господа благодарю, что по милости и любви, дал мне прожить рядом с таким высоко духовным, чистым человеком. Полтора года находиться рядом с батюшкой – это не было привычкой, а это все время было состояние радости и благоговения. Было понятно, что это не просто какой-то престарелый архимандрит, хотя архимандрит – это уже высоко: человек прослужил всю жизнь Господу. Он просто жил, жил только чисто. Другой человек тоже живет, но не просто живет, а он просто жил. В комнатах, где он жил, все было просто, ничего особенного не было. Просто проходило время, и он пребывал в этом месте. Вот эта память, особенно для священника, очень поучительна. Мне как священнику взять хотя бы маленькую частичку того, как батюшка жил, как обращался к человеку, как воспринимал просьбы, людское горе! Но хоть
чуть-чуть применить это к своей жизни сейчас – бывает очень тяжело.
Наверное, все должны быть такие священники. Но насколько мы можем это в своей жизни применить? Это все равно непостижимо. С тобой рядом источник – подходи и пей – и он неоскудеваем. Я всегда понимал, с кем я рядом находился. Таких людей совсем немного. Без них нельзя, невозможно прожить. Я всегда его помню и за него молюсь, надеюсь, что он тоже меня помнит и за меня молится.
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Понедельник, 12.02.2024, 20:30 | Сообщение # 7 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Протоиерей Сергий Цветков, настоятель храма в честь Животворящего Креста Господня, село Поводнево Тверской области
Познакомился я с отцом Павлом в 1982 году. Это было начало моего служения в Сонковском районе Тверской области. Будучи молодым, начинающим священником, я служил старательно, и поэтому меня удивило, когда я узнал, что некоторые сонковские верующие ездят на службу в соседнюю Ярославскую область к неизвестному мне еще тогда архимандриту Павлу. Эти люди рассказали мне о том, что он благодатный старец. Тогда решил съездить к нему и я. Повезла меня раба Божия Параскева, его духовная дочь: она знала как лучше проехать.
Батюшку дома мы не застали, он лежал в Борковской больнице. Там и произошла наша первая встреча (кстати сказать, и последняя встреча тоже была в больнице, только в г. Тутаеве). Отец Павел произвел на меня тогда огромное впечатление: он говорил со мной с такой любовью, что, казалось, мы с ним всю жизнь были знакомы. Тогда же, в больнице, я получил разрешение старца приезжать к нему.
Наверное, мои приезды совпадали с дневным отдыхом отца Павла, поэтому Марья в первые мои посещения всегда меня ругала. Я от этого смирялся и пребывал в доме батюшки со страхом. Когда она стала относиться ко мне лучше, я даже жалел, что нет того прекрасного душевного состояния. Когда умер мой духовный отец, я попросил стать им отца Павла. Он согласился. Но вести духовное аскетическое руководство не соглашался, хотя я не раз
просил его об этом. Может быть, он отказывался по смирению, а может быть, считал это возможным только в монастыре.
Думаю, что отец Павел победил беса уныния. Когда вследствие поднятия уровня почвенных вод, в его храме, в Никульском, произошла усадка фундамента, то в результате рухнул один из куполов и сокрушил алтарь. Даже в этом случае он не показал вида, что страдает. И когда он лежал слепой, с трубкой в боку, до последнего вздоха продолжал шутить и не терял своей веселости. Мне хотелось бы сказать и об отсутствии уныния вокруг отца Павла, о том, как он исцелял людей одним своим присутствием. Я сам не
раз испытал это на себе.
Впрочем, исцелял он не только от уныния. Помню, мама моя после соборования упала
с крылечка и сломала себе какую-то кость в плече. Перелом был очень болезненный, причем боль не отступала ни на минуту. И врачи толком помочь не могли. И мы с мамой поехали к отцу Павлу. А он постучал по ее плечу кулаком – и все... И боль прошла. Я не скажу, что сразу кость срослась или еще что-то. Нет, заживление шло своим чередом. Но боль отступила, ушла, – а для нее тогда именно боль была самой большой тяжестью. И таких случаев было немало. Валентина М. рассказала мне, как отец Павел исцелил ее и дочку. У Валентины был нарыв на пальце. В больнице хирург прооперировал палец и задел нерв, в результате ладонь перестала сгибаться. Хоть плачь! Ведь работа в колхозе, и дома за скотиной ходить надо. Поехала с этой бедой в Верхне-Никульское к батюшке. Он взял ее за руку и долго держал в своей руке. Потом Валентина взяла благословение и поехала домой. В этот же день рука стала здоровой. А у ее дочери Веры после гриппа случилось
осложнение на глаза: образовалась пленка, и она перестала видеть. Они вдвоем поехали к старцу. Там в храме отстояли Литургию и заказали молебен Божией Матери в честь Ее Казанской иконы. После молебна батюшка позвал их к себе в дом и накормил. По словам Валентины, как только они после обеда вышли от отца Павла на улицу, дочка радостно воскликнула: «Мама, я вижу!»
У батюшки был дар исцелять любые кожные болезни. Иногда он при мне делал лечебную мазь. Надевал епитрахиль и смешивал компоненты. Я наблюдал. Раз он мне сказал: «Вот ты знаешь состав, но у тебя ничего не получится, слово нужно знать». По свидетельству врачей из Борка отец Павел вылечивал своей мазью любые кожные заболевания, даже те, от которых врачи отказывались. Еще старец говорил, что этот дар один человек получил от Божией Матери и передал ему. Хотя я думаю, что, возможно, он и был тем человеком. Любовь отца Павла к Царице Небесной была безгранична.
Каждый Великий Четверг батюшка заготавливал «четверговую соль». Он и мне рассказал, как это делать. Я спросил его, для чего она нужна. Он ответил: «Раздаю людям, даю и для животных». И рассказал, что у соседей издыхала овца. Пришли к нему. «А я положил три поклона у Царицы Небесной и дал им четверговой соли. Они растворили ее в воде, напоили овцу, и она поправилась».
Все мы, кто общался с батюшкой, знаем, что Господь наделил его даром прозорливости. Хотя, как человек смиренный, он этот дар тщательно скрывал ото всех. В связи с этим вспоминаются такие случаи.
Мы сидели со старцем одни в комнате – он что-то делал, а я размышлял. Я думал: «Почему после общения с отцом Павлом, за столом или в церкви, убитые горем люди и отчаявшиеся грешники становились веселыми и жизнерадостными и возвращались домой, как на крыльях?» В этот момент батюшка обернулся ко мне и сказал вслух: «А я их исцеляю» и опять продолжил работу. Тогда я не сразу понял эти слова. Но когда умерла моя мама, ничто не могло успокоить меня, и только общение со старцем полностью исцелило боль. Теперь я понимаю, что Господь дал ему дар исцелять души людей через обычные беседы.
Весной 1988 года, когда мама была еще жива, мы поехали с ней в Верхне-Никульское к батюшке Павлу. У него были пластинки и, когда мы приезжали, он иногда ставил церковные хоры или детские сказки. В этот приезд старец поставил нам сказку «Черная курица». При прослушивании, когда подземный министр прощался с Алешей, говоря: «Прощай, навеки прощай!», у меня прошел холодок по спине. Когда мы возвращались домой, я сказал об этом маме. Она мне ответила: «Так батюшка сообщил мне о моей
смерти». Я, конечно, стал успокаивать маму, говорить, что это не так, но где-то через месяц она умерла. Ей было 62 года.
Как-то я остановился в Верхне-Никульском на ночлег у Куликовой А. (ныне уже усопшей). Она мне рассказывала, что батюшка называл ее по имени и отчеству: «А я и подумала, грешная, звал бы меня попросту». На второй день батюшка, увидав ее, еще издалека поднял руку и закричал: «Здорово, Куличиха!»
Однажды батюшка мне говорит: «Забери монастырские иконы у Мани – Вани (это моя
прихожанка, у которой эти иконы хранились после разорения Шелтометского монастыря), свези их в Толгу и Спасо-Яковлевский монастырь». Я выполнил послушание старца. После этого в доме этой старушки трижды были воры.
Отец Павел вовремя спас иконы.
К слову сказать, заговорили мы как-то с батюшкой о мироточении икон. Он показал мне на Толгскую икону Божией Матери, что стояла у него в большой комнате на божнице и сказал, что от нее здесь текло миро. Однажды я был у батюшки, и почему-то он трижды за время моего пребывания у него рассказывал одну и ту же историю. К нему пришли мужчины и предложили отремонтировать храм, а он отказал. «Плуты» – добавлял он. Я удивился,
зачем он мне это три раза повторил. Оказалось, очень кстати. Дома меня уже ожидала бригада, назвавшаяся реставраторами. Они предложили мне сделать ремонт храма. Вспоминая предупреждение батюшки, я предложил им сначала отремонтировать забор (300 метров). Пока они занимались забором, я узнал, что их выгнали из соседнего колхоза, где они выдавали себя за плотников. Когда они закончили работу, я уплатил им, как договаривались, и мы вежливо распрощались.
Кстати, наш приход благодарен батюшке за то, что он прислал нам замечательного мастера – кровельщика – Вадима из Рыбинска (ныне уже усопший). Он был прекрасный специалист. Мы звали его человек – бригада, потому что всю работу он выполнял один. По молитвам старца на большой высоте Вадим довольно быстро покрыл оцинкованным железом пять больших куполов на нашей Крестовоздвиженской церкви. Притом работал он в разгар зимы и пользовался только лестницами и веревками. Взял за работу немного. Уже
после старца он восстановил и сделал заново на другом нашем храме шесть куполов и шесть крестов над ними. Этот мужественный, немного грубоватый человек с тяжелой судьбой очень любил отца Павла. Но нас удивляло то, что он считал себя как бы обязанным завершить эти работы. Этот случай убеждает нас, что наш духовный отец и на том свете продолжает заботиться о нас.
А вот история, как отец Павел меня смирял. И тоже связанная с его даром прозорливости.
Однажды на престольный праздник иконы Божией Матери «Достойно есть» к батюшке
приехало очень много духовенства. Перед всенощной отец Павел привел меня в алтарь, показал на стопку облачений и сказал: «Ты будешь ризничий, всем раздашь облачения. А вот эту ризу наденешь сам». Сказав это, он убежал. Это была самая красивая риза. Я тут же с удовольствием ее надел и залюбовался собой. Вдруг отец Павел опять появился в алтаре и строго сказал: «Снимай ризу, ее наденет отец Аркадий». Меня словно холодным
дождем окатило. Я разоблачился и надел самое простое облачение. Всю всенощную я ощущал сладость смиренного состояния души, это невозможно передать словами, мне казалось, что служба шла на Небесах. Так, исподволь, батюшка давал почувствовать, что есть духовный мир, его удивительную красоту.
Он смирять умел очень интересно. Ты стоишь рядом с ним – и вдруг он заругается на кого-нибудь. Не на тебя. Только ты почему-то ощущаешь, что это именно для тебя говорится.
Однажды, читая «Лествицу» преподобного Иоанна, я подумал, что мог бы иметь совершенное послушание у старших в монастыре. В этот же день я поехал к батюшке. Он, как всегда, встретил меня радушно и усадил за стол. На первое блюдо отец Павел предложил мне какой-то невкусный концентрат, на поверхности которого плавали кусочки сала. Я, понуждая себя, с трудом доедал свою порцию. Вдруг батюшка вскочил, схватил кастрюльку с концентратом и, улыбаясь, вылил все оставшееся в ней мне в тарелку,
говоря: «Ешь, ешь за послушание». В голове мелькнуло: «Меня сейчас стошнит, а я ведь причащался». Поэтому я тут же своими устами поспешно сказал: «Нет, батюшка, такого послушания я выполнить не могу». Вот так легко батюшка показал мне мои возможности и обнаружил свою прозорливость.
А один мой знакомый приехал к отцу Павлу просить благословения на Иисусову молитву. Ехал долго, добирался издалека. Думал: «Возьму у батюшки благословение на четки, буду подвиг Иисусовой молитвы нести». И вот добрался. Но еще не успел тот подвижник и рта раскрыть, как батюшка ему: «Садися, садися, родной! Вот машина как раз, довезет
тебя до поезда!» Это значит, в обратный путь! «Батюшка, мне бы молитву Иисусову, благословите!» – «Садись, садись, а то сейчас уедут!» И молитвенник наш уже смирился, идет к машине, садится, но все же успевает спросить: «Батюшка, а молитва-то?» А батюшка ему так строго: «Не пойдет!»
И действительно, он мне потом рассказывал, что с подвигом Иисусовой молитвы ничего не получилось. Но позднее он понял, что для умного делания нужно соответствующий образ жизни вести. А отец Павел это увидел сразу.
Да, отец Павел мог обличить, мог поругать, но он мог и так приласкать человека, как родная мать приласкать не сможет. Или так дураком назовет, что хочется, чтобы тебя еще раз дураком назвали. Потому что все в нем было растворено любовью. В своих проповедях отец Павел всегда затрагивал тему деятельной любви к людям: накормить, напоить голодных, чему сам был примером. А также почти все проповеди повторял: «Русь святая, храни веру православную». Сам умел вкусно готовить и постоянно приносил в сторожку поесть всем оставшимся ночевать после всенощной. Я наблюдал, как он готовил. Можно было подумать, что он священнодействовал – так это было ловко и опрятно.
А однажды было, что я задумался о его гостеприимстве. Конечно, приятно, что меня, недостойного, великий старец так привечает – как приедешь, тут же он и Марья хлопочут накрыть стол. Думаю, могли бы и подождать кормить, сначала бы духовно напитаться, общаясь со старцем.
И вот приезжаю в очередной раз. Но подъезжая (и уже проголодавшись), все равно предвкушаю, как он меня угощать будет. Вхожу, здороваюсь, сажусь. Начинаем с ним разговаривать. Но чай пока не несут. Вот и хорошо, думаю. Не за едой приехал, а духовной пищей насладиться.
Наконец, Мария, верная помощница, голос с кухни подает: «Батюшка! Рыбу-то разогреть?» – «Да подожди, Мария!» – отвечает он. И опять течет беседа, продолжается разговор... Опять Мария с кухни: «Может, хоть чаек поставить, отец Павел?» – «Подожди, Мария, подожди!» И опять мы беседуем.
Вдруг он встает и приглашает меня в церковь. Идем в храм, прикладываемся к образам. Потом он начинает мне, как водится, особо чтимые иконы показывать, рассказывать о чудесных случаях. А я уже, между прочим, проголодался. Возвращаемся к нему в сторожку, опять садимся за стол разговаривать на духовные темы. Опять Мария голос
подает, и опять он ее обрывает. А я уже сильно кушать хочу!
Наконец батюшка, улыбаясь, достал кусочек четверговой соли, раскатал его скалкой, принес кусок хлеба (он такой хлеб называл «папушник») и кружку кваса. Все это он делал как-то красиво и значительно, с любовью. Все так же улыбаясь, он макнул кусок хлеба в соль, аппетитно откусил и запил квасом. Затем быстро придвинул это мне. Я вкусил, и мне показалось, что я отродясь не ел ничего более вкусного. И понимаю, что я как тот царь из
«Отечника», который пришел к пустыннику и вкусил его самой простой пищи.
И вдруг вспоминаю, что ведь я же сам хотел получить от нашей встречи духовного, – и вот получил по своему желанию. Но кто же батюшке-то об этом сказал? Сказало его духовное чутье. Да, Господь открывал ему человеческие души, чтобы он исцелял их и вразумлял. И очень часто батюшка действовал как бы навстречу нашим чувствам, желаниям.
Отец Павел был удивительным, замечательным человеком. И все же мне не хотелось бы его идеализировать. И не потому, что, как говорят, нет пророка без порока (как раз в батюшке я не замечал никаких пороков!), а потому, что старческая высота запросто сочеталась в нем с обычными человеческими качествами.
Он был замечательным рассказчиком, мог часами занимать нас удивительными историями о своей яркой и необычной жизни. У него был особый дар совета. Все советы, которые он давал, были не то что полезны, а – спасительны. Очень глубоко он судил о жизненных
случаях, ситуациях, которые происходили с его чадами. Его талантливость проявлялась даже в почерке: у него был ровный, абсолютно каллиграфический почерк, какого в наше время уже не встретишь.
Конечно, его таланты, в частности, дар совета, имели духовную основу. За этой глубиной понимания стоял огромный опыт, молитвенный труд, знание духовной жизни. Сколько раз, когда я спрашивал его о каком-нибудь человеке (которого он, кстати, в глаза никогда не видел!), он так метко и верно его оценивал, что я поражался.
Как-то мы приехали с батюшкой в Толгу. Я вел его под руку, он почти ничего не видел. Многие подходили к нему за благословением и советом. Подошла одна девушка и попросила благословения в монастырь. Отец Павел сказал: «Не годишься». Она удивилась. Затем, обогнув несколько зданий, забежала вперед и опять спросила благословения в монастырь, но другими словами (может быть, зная, что он плохо видит). Старец спросил, откуда она приехала. Девушка ответила. «Вот туда и поезжай» – был ответ. Я также
спрашивал отца Павла об одном человеке, желавшем рукоположения. И хотя он его никогда не видел, сказал мне сразу: «Не годится». Прошло больше года, и меня опять попросили узнать об этом мужчине. Старец ответил: «Если его посвятят, то его ждет участь Иуды». Жизнь его вся – удивительный творческий труд. Он был своего рода художником.
Если можно так сказать – художником духовной жизни. Он любил сам создавать какие-то живые ситуации, которые всех радовали и веселили, утешали и вразумляли.
Опишу один случай из этого ряда. Ехали мы из Москвы на поезде втроем: батюшка, Толя Суслов и я. И вот батюшка говорит: «А ведь в Сонкове Нинка нам к поезду пирогов принесет. Ох, хорошо она печет пироги!»
А проводницей у нас была пожилая женщина, которую отец Павел сразу стал называть девчонкой. Так к ней и обращался: «Галек, девчонка! Принеси чайку!» Она как услышала это в первый раз – так сразу и расцвела. И даже вроде как помолодела. И так она батюшку полюбила, что сама спрашивала, чего он еще пожелает.
Но вот и Сонково, остановка. Сидим, ждем обещанных батюшкой пирогов.
Что-то не несут... Минута проходит, другая, вот уже остановка подходит к концу. Не несут! Тронулся поезд, поехали...
И тут с победным видом является «Галек – девчонка» и гордо объявляет: «Вы знаете, как к Вам рвались! Но я строго-настрого сказала, что старца беспокоить нечего!» Стоит и похвалы ждет за свою преданность. Батюшка, конечно же, ее хвалит: «Молодец, девчонка, молодец!» Она еще больше расцветает от этих похвал.
Ушла она, он пошутил что-то добродушно на ее счет, но при этом нисколько не огорчился. А позже уже Нина нам рассказывала: «Христом Богом умоляла ее пропустить меня, чтобы батюшку пирогами угостить. Но она – ни в какую: нечего, мол, старца беспокоить! Прошу ее, чтобы хоть сама передала – ни за что: пусть старец отдыхает!»
А вот еще одна история про «пироги». Как-то с группой моих прихожан мы ездили к отцу Павлу на престольный праздник к «Достойной». В числе прочих были псаломщица Екатерина и алтарница Елизавета, обе из моего храма. На исповеди, прочитав над алтарницей разрешительную молитву, батюшка Павел громко сказал ей: «Тебе скажут: Елизавета, спеки пироги, а ты скажешь: не буду!» На второй день, когда мы все вернулись, должна была быть воскресная служба в нашем храме. Мне доложили, что алтарница с псаломщицей поссорились, и Елизавета не хочет печь просфоры на службу.
Как мы ни уговаривали ее, она, от обиды, отказалась печь наотрез. Тогда я напомнил ей предсказание батюшки, что не о пирогах он ей намекал, а о просфорах. Она задумалась, и стала печь. Особо мне хотелось бы сказать о подвиге юродства, который нес батюшка. Его
юродство было очень тонкое, иногда на грани разумного, иногда вроде и переходя эту грань. Но если начать обдумывать – ничего неразумного в его поступках не было. Была парадоксальность, которой отличается поведение юродивых.
Известно, например, что он зимой в мороз ходил в баню босиком за несколько километров. И я как-то не удержался и задал ему вопрос: «Батюшка! А зачем же ты, все-таки, босиком-то шел?» В общем, не очень тактичный вопрос, если учесть, что задавал я его старцу. Но как спросил, так и получил. Он мне в ответ сказал коротко: «Спорт!»
А местные жители мне рассказывали, что он и раньше ходил в баню зимой босиком, притом, что сапоги на плече нес. Его спрашивают: «Почему ты босиком?» А он отвечает: «Да сапоги новые, топтать жалко!» Моя прихожанка, бабушка Настя, ныне уже покойная, написала мне как-то письмо, в котором привела такой рассказ певчей Любы: «Еду из Борка на автобусе, глядим вперед: бежит мужик в полушубке, в шапке – и босиком.
Штаны засучены до колен, а сапоги несет через плечо. Догнали, а это отец Павел идет из бани. Снег уже таял, но ночью подвалило на четверть, раскисло так, что грязь чуть не по колено. Водитель остановил автобус и говорит: “Садись, отец Павел!” Он вошел и стоит голыми ногами на железе. Я махнула ему: “Садись”, а он мне кулак кажет. На своей остановке выскочил и побежал домой». Так он юродствовал.
Мне говорили, что это хождение по снегу было связано у батюшки с каким-то лагерным испытанием. Две женщины, Настя и Поля, по неделе жили у отца Павла, так разговаривали с ним про все. Он им рассказывал: «Когда был в заключении, пилили дрова. Как все сядут отдохнуть или покурить, так я бегу за косте Богу молиться. Один раз меня увидели и за это привязали к березе, а сапоги сняли. Снега было по колено. Я стоял до тех пор, пока снег не растаял под ногами до земли. Думал всё – заболею и умру. А я и не кашлянул. Вот с тех пор у меня ноги и не зябнут. Я бы мог ходить все время босиком, но не хочу народ смущать». Вспоминаю отца Павла на одной фотографии. Он стоит там с таким огромным ключом. Когда он показал мне эту фотографию, то сказал, что фотограф, который это снимал, получил за свой снимок премию. А снимок интересный: батюшка стоит босиком, одна штанина закатана, другая опущена.
Я хочу сказать о том, что иногда батюшка допускал в своем внешнем виде этакую нарочитую небрежность. И это было в его духе. В духе того самого тонкого юродства, про которое я уже говорил. Потому что на самом деле он мог быть очень, подчеркнуто аккуратным. Просто таким образом, как я предполагаю, он обличал непорядок и небрежность в наших душах. И когда вдруг батюшка мог выразиться крепким словом, все вокруг ощущали: это наша грязь. С разными людьми старец мог разговаривать на их языке. Часто неверующие люди стараются при священниках, при верующих ругнуться
матом, чтобы задеть, оскорбить, показать, какие они бравые. Это лукавый их так научает. Но батюшку таким образом нельзя было взять, он употреблял оружие врага против него самого. Такого человека он мог отбрить очень сильно, и тот смирялся и видел, что отец Павел не уступает ему в этом, а в другом-то во всем превосходит. Батюшка нес трудный
подвиг, по апостолу Павлу: «Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых». А сердце старца болело обо всех. 1 февраля 1990 года батюшка сказал мне,
что видел во сне стоящую женщину с ребенком, а за ней больные, пораженные молодые деревья. Я тут же спросил его: «С Младенцем это, наверное. Божия Матерь?» Он ответил: «Наверное». – «А гибель деревьев, – опять спрашиваю я, – это смерть молодых людей?» Старец ответил: «Да». Я спросил: «Война будет?» Он ответил: «Без войны».
Мне, конечно, доводилось слышать от некоторых людей мнение, что он уже ослабел умом в старости. Но это не глубокий взгляд. Я вспоминаю «Патерик». Там описывался один пустынник, который, когда его вот так же обвинили в безумии, отвечал: «Чадо! Чтобы достичь этого безумия, я тридцать лет подвизался в пустыне!» Потому что безумие безумию – рознь...
Иногда сидим, разговариваем, слушаем его, кажется: ну, просто старичок и старичок... И вдруг одна фраза, даже одно его слово – и мороз по коже. И сразу ты ощущаешь, что это не просто добрый, ласковый, расположенный к людям дедушка, а человек необыкновенный – высокого духа человек.
Всей своей жизнью отец Павел учил людей чистоте. Много раз он рассказывал один и тот же случай из лагерной жизни о том, как девушка – украинка, три дня не евшая, не захотела принять от него хлеб. Она сказала: «Я честь не продаю». Отец Павел удивился и не понял. Когда ему разъяснили, он передал ей хлеб через знакомую лагерницу. Этот случай отец Павел часто рассказывал, как пример целомудрия.
Скажу хоть несколько слов о том, как он был в лагере. На заготовке леса в тайге отец Павел был пропускник, то есть имел возможность выходить за ворота лагеря для проверки узкоколейки. Пользуясь свободным выходом, он делал в лесу запасы на зиму. Для этого он выкопал яму, обложил ее стенки ветками и обмазал их глиной, затем развел костер внутри ямы – получился большой глиняный котел. В него старец все лето ведрами таскал грибы из
тайги и пересыпал их солью. Осенью, когда яма наполнилась, он завалил все толстыми сучьями и сверху положил большой камень. Еще осенью делал стожки из веток рябины с ягодами. А зимой кормил всем этим заключенных. И спасал людей от цинги и голодной смерти. Как он говорил: «Ведро грибов или ягод охранникам дашь, зато два ведра – в лагерь». Но особенно меня всегда умиляло, как он спас немца – заключенного, у которого коней задавило дрезиной. Сначала из петли его вынул, а потом на суде защищал. Ему самому расстрелом грозят за то, что он фашистскую морду защищает, а он им в ответ: «Можете меня расстрелять, только он не виноват». И суд этого немца оправдал. И немец этот каждое утро приходил к постели отца Павла и клал ему кусок от своей хлебной пайки, – так он был ему благодарен.
Думаю, что этот случай батюшка рассказывал многим. В лагерях духовенство помещали вместе с уголовниками. Отец Павел рассказывал: получил пайку хлеба на весь день (он показал пол-ладони) и спрятал за веником у нар.Пошел за баландой. Кто-то из уголовников из озорства подставил ногу, похлебка пролилась. Спрятанный хлеб оказался украденным. Очень хотелось есть, и отец Павел пошел в тайгу посмотреть каких-нибудь ягод. Снегу в лесу было по колено. Немного углубившись в лес, батюшка обнаружил поляну абсолютно без снега, и множество белых грибов стояло на ней. Отец Павел
разложил костер и, обжарив грибы, нанизанные на ветке, утолил голод. Об этом старец рассказывал много раз как о явном чуде Божием.
Батюшка рассказывал о заключенных людях, с которыми вместе сидел – о священниках, монахах, художниках... Рассказывал, как однажды священство из заключенных служило Литургию в лесу. Престолом был обычный пень. И когда их лагерь переводили в другое место, началась гроза, молния ударила в этот пень и сожгла его. Так Господь прибрал святыню, чтобы не оставлять ее на поругание несведущим людям.
Старец говорил, что духовные люди в лагере знали о том, что для невинно осужденных и пострадавших за веру пришитый к робе личный тюремный номер будет свободным пропуском через мытарства в Царство Небесное, и что кому-то об этом было видение.
О лагере батюшка вообще рассказывал немало. Рассказывал как бы между прочим, даже и не о себе. Но из этих рассказов я узнал, например, что он весь свой срок вставал за час до подъема и вымывал весь барак. И конечно, за такие поступки его не могли не любить. А Господь давал ему, как труженику, здоровья. Потому что отец Павел был великим тружеником. Стоило только посмотреть на его руки, чтобы понять, что эти руки могут
делать все. Да они все и делали. Отец Павел не любил праздности, он все время был в
движении: то кладбище очищает, то просфоры с Маней печет, то дровами занимается – а ведь было ему уже за семьдесят. Запомнилось, что как-то зимой нам пришлось у него заночевать. Утром мы еще в постелях, а отец Павел вскочил чуть свет, схватил лопату и побежал дорожки от снега расчищать. Он был таким живым, что чувствовалось, будто он молод и дух в нем играет.
Любил батюшка собирать всякие святыни, мог поделиться с другим. Камешки из Иерусалима, с Гефсиманской горы, кора с древа Божией Матери, каменный горох. Про каменный горох отец Павел рассказывал нам предание: шла Божия Матерь, встретила сеятеля и спросила, что он сеет. А он сеял горох, но Ей ответил, что сеет камень. Ну тогда Она ему сказала: «Что сеешь, то и пожнешь».
Он много рассказывал о русских монастырях, где, какие были настоятели, как их звали и очень хорошо знал, какие святыни были в этих монастырях и в каком месте. Еще в советское время он неоднократно бывал на Валааме, очень любил его. Перебывал во всех скитах. Привозил оттуда различные кусочки святыни, а иногда даже целые кирпичи притаскивал – нес на себе, а ездил он туда уже пожилым и больным. Но ему важно было, невзирая на тяготы, привезти домой этот кирпич как святыню, как память о Валааме.
Как он мне признавался, пока пароход стоял у пристани, он пробегал по Валааму около 30 километров. Говорил иногда о себе: «Русь уходящая...»
Обладал он удивительной, какой-то необычной памятью. Он знал много длинных старинных песен и умел петь их, кроме того, знал разные старинные обычаи и обряды. Когда мы ездили с ним по Ярославской области, пути наши бывали довольно протяженными. И тогда всю дорогу он пел песни. Эти песни я не слышал больше никогда – ни до, ни после. Они были очень длинными, десятки куплетов – и все это он помнил с молодости. Батюшка оказывал на всех потрясающее влияние с первой встречи. Он просто
ошеломлял людей. Приехал к нему один мой знакомый, батюшка сказал ему всего несколько слов, – и тот сразу понял, что слова эти сказаны именно для него, именно его проблем касались, хотя виделись они впервые в жизни.
Вспоминаю, как отец Павел меня исповедовал. Мы всегда шли с ним в церковь, к престолу. Вычитывали положенные молитвы и обязательно батюшка заставлял читать «Верую». После исповеди он давал целовать Евангелие и крест. Евангелие всегда было раскрытым, и когда я прикладывался, то успевал прочитать часть текста. Это было или «... прощаются тебе грехи...» или что-то другое, соответствующее моменту. Затем старец поздравлял с очищением и троекратно целовал меня. Интересная особенность: иногда зимой в неслужебные дни в его церкви было довольно холодно, но он никогда не мерз. Отец Павел брал мои замерзшие руки в свои, а они у него были теплые и мягкие, и мне становилось тепло... Никто не мог так, как он, создать в храме праздничную атмосферу. Можно сказать, что его праздники были особенно праздничными. Он все мог как-то приподнять, одухотворить, наполнить содержанием. Одна старушка – прихожанка поделилась со мной: «Вы знаете, он так крестом осеняет, я еще никогда такого не видела!» Вроде бы – какое простое действие! И такой восторг он вызывал, просто когда осенял всех крестом.
Господь продлил ему дни. Батюшка говорил: «Тех, которые меня били, которые зубы
мне выбили, их, бедных, через год потом расстреляли, а мне вот Господь столько лет жизни дал». Иногда я спрашивал у него: «Батюшка, вот тебе Господь помогает во всем, такие глубокие вещи открывает... Это за то, что ты нес в своей жизни такой подвиг?» На эти вопросы он мне всегда отвечал: «А я ни при чем, это лагеря!» Помню, как он разговаривал с матушкой Варварой, игуменьей Толгского монастыря, и на ее похожий вопрос ответил: «Это все лагеря, если б не лагеря, я был бы просто ничто!»
Я думаю, что он имел в виду страстную природу всякого человека, особенно молодого. Действительно, именно страдания выковали из него такого удивительного подвижника, старца. Он о своем добром говорить не любил, но иногда само проскальзывало. Однажды мы шли с ним, прогуливаясь около храма. Он показал мне живописное уединенное место: «Вот здесь, бывало, я прочитывал Псалтирь от корки до корки».
Ночами он писал дневники (это помимо огромных молитвенных правил!), очень любил акафисты читать. Практически на каждой службе он вычитывал какой-нибудь акафист и вычитывал его с такой торжественностью, что, кажется мне, святые с Неба глядели и удивлялись: «Кто же там так читает?»
Отец Павел часто рассказывал анекдот про больного, которому делали операцию под наркозом. Он очнулся и спрашивает у человека с ключами: «Доктор, как прошла операция?» Тот отвечает: «Я не доктор, а апостол Петр». Этот анекдот имеет свою предысторию. А дело было так. По рассказу отца Павла, когда ему делали тяжелую операцию по удалению желчного пузыря, он вдруг очнулся в другом мире. Там он встретил знакомого архимандрита Серафима и с ним увидел множество незнакомых людей. Отец Павел спросил у архимандрита, что это за люди. Тот ответил: «Это те, за которых ты
всегда молишься со словами: помяни, Господи, тех, кого помянуть некому, нужды ради. Все они пришли помочь тебе». Видимо, благодаря их молитвам батюшка тогда выжил и еще много послужил людям.
Я присутствовал при последних часах отца Павла. До сих пор помню это удивительное ощущение: мы находимся при кончине русского богатыря, этакого былинного Ильи Муромца. Конечно, мы понимали, что старец, что молитвенник, высокой духовности человек... И все же приходило на ум сравнение именно с русским богатырем, красивым и мужественным. Мы можем сказать – все, кто его знали, – что сподобились увидеть
настоящего праведника, святого старца, словно из старинных книжек, исповедника Христова, обладающего подлинным смирением. И это было удивительно – такое изобилие даров, и при этом – такое смирение, смиренномудрие. И эти, казалось бы, такие разные качества – величие и кротость – удивительно в нем соседствовали и гармонировали.
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Четверг, 15.02.2024, 19:18 | Сообщение # 8 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Протоиерей Григорий Гогишвили, настоятель Казанского храма г. Рыбинска
С детских лет я окормлялся в Вознесенско-Георгиевской церкви нашего Рыбинска, и с самого юного возраста от бабушек – прихожанок был наслышан об отце Павле. О том, что в Верхне-Никульское, где он служил у Престола Господня тридцать два года, все едут к нему за утешением, духовным наставлением и благословением. И однажды меня, в то время еще мальчика, взяли с собой наши женщины – прихожанки.
Так первая моя встреча с отцом Павлом запала в мою душу на всю оставшуюся жизнь. Наши контакты были разными – и духовными, и просто житейскими. Но мне хочется сказать о главном: о том, как батюшка повлиял на всю мою дальнейшую судьбу – как диакона, как священника, как, наконец, настоятеля храма.
В отце Павле прежде всего поражала, конечно, простота. Простота истинная, нелицемерная. Не та напускная «простота», которой сейчас пытаются прикрыться многие, а настоящая простота, простота Христова.
Он от всех скрывал дары, данные ему от Бога, – дар прозорливости, дар исцеления. Но близкие люди, соприкасавшиеся с ним постоянно, знали о той духовной силе, которая в нем присутствовала. Ведь по его молитвам они часто получали от Господа Бога просимое.
Помню, когда зашла речь о моем рукоположении в сан диакона, то на это было получено благословение отца Павла. Незадолго до того как принять сан священника, я вновь поехал к отцу Павлу, был им радушно встречен и высказал ему пожелание жителей Рыбинска об открытии Казанской церкви, которая в то время была закрыта. Храм был полуразрушенным, в нем размещался местный филиал Государственного архива. Но инициативная группа верующих хлопотала перед государством о передаче храма. И когда я рассказал это отцу Павлу, он вдруг сказал: «Хорошо бы тебе стать настоятелем в этом святом храме». И ведь вся моя жизнь связана с образом Казанской иконы Божией Матери! В детстве я стоял у подсвечника перед Казанской иконой в Воскресенско-Георгиевской церкви. Позже, когда начались притеснения в школе, мне пришлось перейти в церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Там я был благословлен в алтарь, в алтаре поставлен опять на такое место, где прямо на меня смотрела со Своей Казанской иконы Пресвятая Богородица... И вот перед моим рукоположением во иерея отец Павел вручает мне на
молитвенную память главную христианскую святыню – святой антиминс – священный плат с изображением положения во гроб Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, со вшитой в него частицей мощей.
И этот антиминс был освящен в храме Казанской иконы Божией Матери. А через несколько дней из Епархиального управления мне пришел вызов с извещением, что мне надлежит быть рукоположену в сан священника. За сорок дней богослужебной практики, которую я проходил у отца Павла в Верхне-Никульском, я получил в смысле духовного опыта несравненно больше, чем за семь лет своего послушания алтарником, чтецом и певцом.
А через сорок дней вышел указ о моем назначении настоятелем храма Казанской иконы Божией Матери. Мне надлежало открыть этот святой храм, восстановить его, возродить к жизни, вернуть ему былое благолепие. Но самое главное – Господь доверял мне, недостойному, восстанавливать с помощью Таинств церковных нечто гораздо более важное – живые души человеческие. Ведь народ наш православный и сегодня переживает нелегкое время. Пусть прекратились видимые гонения, но невидимые нападения на Церковь Христову, может быть, еще и усилились.
Господь направил меня на путь нелегкого и ответственного пастырского служения. И на этом непростом пути я всегда находил утешение и духовное подкрепление в словах и назиданиях отца Павла. А сколько святынь батюшка передал для возобновления богослужений в нашем святом храме! Иконы, облачения, церковные сосуды, прочая богослужебная утварь. Все, что необходимо для совершения Божественных служб во вновь открывающемся храме Божием.
Я уже говорил о потрясающей простоте отца Павла. Несколько раз я был свидетелем того, как он молился в алтаре во время Евхаристического канона на Божественной литургии. Он обращался к Господу такими простыми словами... Было полное впечатление, что батюшка напрямую разговаривает с Богом. И эти его простые просьбы, иногда выглядевшие обычными, житейскими, были исполняемы по его молитвам. Чистота веры, простота
обращения отца Павла не только к людям, но и к Богу помогали ему на протяжении всей его жизни. Все знают, что этот великий старец прошел сталинские лагеря за исповедание
православной веры, но лично я никогда не слышал от него ни слова ропота на это. Наоборот, он за все благодарил Бога. Он всей своей жизнью воплощал завет святителя Иоанна Златоуста, наставлявшего нас благодарить Бога за все. Ибо благодарный человек не нуждается ни в чем...
Отец Павел никогда в жизни ни на что не жаловался. Ни на состояние своего здоровья, ни на материальные трудности. Он всегда призывал нас к тому, чтобы все свое упование мы всецело возлагали на Господа. Когда открылся наш святой храм, отец Павел неоднократно бывал в нем, особенно он любил служить у нас в праздник Казанской иконы Божией Матери. После его отъезда из Верхне-Никульского к нам в храм была передана чудотворная икона Пресвятой Богородицы «Достойно есть» («Милующая»), которую на
протяжении всей своей жизни отец Павел особенно чтил...
Отец Павел очень почитал и Почаевскую икону Божией Матери. В праздник Рождества Пресвятой Богородицы, когда празднуется память Почаевской иконы, он, после водосвятного молебна, всегда погружал Почаевскую икону в освященную воду. А икона у батюшки была старая, привезенная из Почаева еще монахиней Мологского монастыря матушкой Елизаветой (Иевлевой). С этой иконой было связано чудесное событие: в монастыре приключился пожар, сгорел келейный корпус. Но самая середина его, где пылало пламя (и где была келья матушки Елизаветы), осталась невредимой. Ведь в
келье-то находилась Почаевская икона. Так рассказывала сама матушка.
Потом она подарила икону отцу Павлу, завещала хранить. Он берег ее как зеницу ока, даже прятал ото всех и выносил только на праздник. И вот в праздник Рождества Пресвятой Богородицы он вынес Почаевскую и при всем народе сказал: «Эту икону я завещаю отцу Григорию, чтобы он так же чтил ее, как и мы чтим!»
А после службы обратился ко всем: «Батюшке, который сейчас у нас здесь служит, только что дали приход. Ему надо восстанавливать храм. А у него ничего нет. Подайте, кто что может. А я сейчас сам встану с тарелкой». И вот в сельском приходе за один раз набрали сумму в пять тысяч рублей! Конечно, это было настоящее чудо, которое совершил Господь. На эти деньги мы заказали тогда много по «столярке», сделали двери в храм. А на
Воздвижение Креста он свою просьбу повторил, и тогда собрали еще три тысячи рублей. На эти деньги мы провели в храм электричество. И поэтому на праздник Казанской иконы 4 ноября (наш престольный праздник) мы уже служили. И первую службу в нашем храме совершал отец Павел.
Однажды в его храме в Никульском мы с ним вошли в Никольский алтарь, и он вдруг подал мне образ святителя Николая. «Вот, отец Григорий, мы, два старика, будем помогать тебе восстанавливать храм. А кто еще тебе поможет? Больше некому...» Эти слова тронули меня до самого сердца. А образ святителя Николая и сейчас находится в моей келье, я его очень
чту. Но самое главное, что на эти слова («Мы со святителем Николаем») батюшка имел духовное право...
Он все безропотно терпел, и все ему было хорошо. «Отец Павел, как ты себя чувствуешь?» – «Лучше всех, только глаза вот плохо видят». (Он говорил «плохо» – когда они вообще ничего уже не видели!) А давление у него бывало такое, что не хватало шкалы на тонометре. И при этом, если его звали служить, он вставал в любом состоянии и шел в церковь. Нам, молодым, так служить уже не по силам.
На престоле, в алтаре у него всегда был идеальный порядок, евхаристические сосуды соблюдались в особой чистоте. Он показывал всем нам пример, как надо относиться к святыням. А как он хранил Святые Дары! Положим, не было у него, по бедности храма, серебряной дарохранительницы – так был специальный хрустальный ковчежец. В храме чистота, пол выкрашен, подсвечники начищены, ризы постираны. Не было дорогих облачений, зато всё и всегда было аккуратно. Ведь с этого все начинается, и через
внешнее познается внутреннее. Блаженной памяти митрополит Иоанн (Снычев) всегда говорил, что неряшливый батюшка может принести больше зла для церкви, чем любой откровенный безбожник.
Отец Павел всегда вспоминал тех, кто в детстве, в молодости что-то дал ему, чем-то помог. Он всегда вспоминал их, до самой своей кончины. А память у него была феноменальная. Он, например, и в старости помнил, сколько было в деревне, где он родился, Иванов, или сколько колодцев и какая в каком из них была вода. Поэтому неудивительно, что службу он знал наизусть и никогда в ней не сбивался. Батюшка очень не любил, когда к нему приезжали люди весьма определенного склада, которые хотели бы обязательно получить от него какое-нибудь «откровение». Он говорил в таких случаях: «Да ведь я не ворожея, зря вы ко мне приехали!» Всякие досужие разговоры «про Антихриста», про Второе
Пришествие он очень не любил вести. Наверное, потому, что помнил евангельские слова: «Род лукавый и прелюбодейный знамения ищет, и знамение не дастся ему...». Ведь чудо-то по-настоящему воспринять может только верующий, но настоящему верующему как раз и не нужно чуда... Батюшка был очень осторожным в отношении благословения кого-то на священство. Некоторых он благословлял, но иногда он уклонялся от благословения и не
брал на себя такой ответственности, как рукоположение неизвестного ему человека.
У отца Павла была мечта купить матери кружку. Юбилейную, с надписью «300-летие Дома Романовых». Как-то в 70-е годы, еще при митрополите Никодиме, с которым он дружил, батюшка поехал в Ленинград. Не один, а в сопровождении монахинь, еще тех, старых матушек. И вот, ходя по магазинам, в каком-то комиссионном они увидели то, что было нужно. И батюшка эту кружку купил своей матери, которая тогда еще была жива.
Но пока они бродили по городу, он сильно стер ноги, и поэтому, выйдя из магазина, снял сапоги. Посмотрел на часы и увидел, что опаздывает на поезд. Тогда он бросился бежать на вокзал босиком. Кружку в руках держит, а сапоги – через плечо.
Увидел его какой-то милиционер и подумал, что он эту кружку украл, и свистит ему. А отец Павел еще шагу прибавил. Народ говорит: «Гражданин, Вам свистят!» А батюшка отвечает: «Извините, у меня здесь родственников нет! Кому мне свистеть?»
Милиционер его-таки задержал. Кто, что? Он отвечает: «Игумен Павел Ярославской епархии». Проверили документы: «Больше по Ленинграду босиком не бегайте!» Приезжает он, наконец, на вокзал, а монахини там ревмя ревут: «А мы думали, отца Павла снова в тюрьму забрали!» Известно, что батюшка часто ходил босиком – и летом и зимой. А однажды случился такой казус. Идет батюшка босиком по зимней дороге, а его нагоняет на
«Буране» один знаменитый полярник. Он тогда директором института в Борках был.
Догоняет и говорит: «Эй, поп, чего тут босиком ходишь?» – и начал сквернословить. А отец Павел отвечает ему примерно такими же словами. Полярник удивился и говорит: «О, да ты и матом умеешь ругаться?» – «А ты как думал? Я в лагерях одиннадцать лет провел!» – «И я умею – давай, кто кого!» Так и познакомились.
Примеров его прозорливости можно привести немало. Ну, вот хотя бы один, бывший со мной. Как-то раз я поехал к отцу Павлу с каким-то вопросом. А тайным моим желанием было то, чтобы он меня накормил скоромной пищей (шел тогда Великий пост). Когда я раньше постом к нему приезжал (естественно, не имея таких грешных помыслов!), у него на столе всегда оказывалось и молочное, и даже мясное... Но когда я приехал с такой тайной мыслью – на столе не было вообще ничего, и весь день отец Павел, можно сказать, проморил меня голодом. Тем самым он мне ясно показал, что главной моей целью была не
пища духовная, а пища телесная. И уже в этом была явлена его несомненная прозорливость. Однажды посетил батюшку какой-то иеромонах или игумен из Троице-Сергиевой Лавры. Дело было накануне праздника Крестовоздвижения. А у отца Павла
подают на стол гороховый суп с мясом. Монах этот ложкой по миске своей бродит, бродит: «Это с чем же суп-то у тебя, отец Павел?» А Марья-келейница подходит к нему и говорит: «С чем суп – это ты где-нибудь повыше спрашивай. А здесь сиди и ешь, что дают!» А назавтра все мы служили вместе Литургию. И батюшка после службы старосте говорит:
«Клавдия! Скажи Насте – поварихе, чтобы приготовила нам постного – да пожирнее!» Конечно, делал он это не для того, чтобы пост нарушить, а для того, чтобы содрать с людей коросту фальшивой нашей «правдивости» и «святости».
Дар исцелений отец Павел тоже тщательно скрывал. Как скрывали его и все другие подвижники. Иногда он как бы невзначай ударял кого-то по больному месту – болезнь отступала. Зная это, многие прямо обращались к нему: «Отец Павел, побейте меня!», и он начинает колотить такого человека, как бы в шутку.
Но самым главным из его даров была молитва. Молитва постоянная, молитва умная, какая бывает только у святых людей. Которой так недостает нам... Ведь мы привыкли исполнять лишь молитвенное правило, да и то зачастую формально, а отец Павел пребывал в молитве
постоянно, и его пастырская совесть не была связана никакими «куплями житейскими». Потому-то каждому вопрошавшему он мог дать исчерпывающий ответ на мучившие вопросы.Сейчас, когда отца Павла уже нет с нами, о многом сожалеешь. Но время уходит, а благодарная память о нем сохраняется в сердце. И в храме на богослужении мы его поминаем о упокоении, и во время проповедей всегда ставим в пример как образец чистого служения Церкви и народу Божию. В день его Ангела собирается множество людей, бывших его духовными чадами, которых он благословил посещать наш храм и молиться в нем. Ведь он знал, что здесь будет находиться такая великая святыня – икона Божией
Матери «Достойно есть», под покровом Которой и все мы сейчас пребываем...
Мне хочется вспомнить слова апостола, который говорил примерно так: в последние времена люди будут иметь благочестивый вид, силы же духовной уже иметь не будут. Так вот, в отце Павле была духовная сила, которой он щедро делился с окружающими людьми. Потому-то они и чувствовали благодать Божию, духовную поддержку, защиту, подкрепление. Когда в июне 1992 года батюшка в последний раз отслужил на празднике
«Достойно есть» и уехал из Верхне-Никульского, – народ буквально осиротел. И я говорю не только о духовном сиротстве, это-то конечно.
Замечательны были еще более удивительные вещи: во всей округе после его отъезда пересохли колодцы. Причем лето было не только не засушливым, но наоборот – дождливым! Господь явно показал всем нам, что бывает, когда в какой-то местности перестает молиться настоящий молитвенник. Конечно, мы помним из Евангелия, что «не бывает пророка без чести, разве только в отечестве своем» Не все до конца осознавали, какой великий светильник жил и молился между нами. Не все почитали как должно отца Павла при его жизни. Зато когда мы поняли, что его с нами нет, – мы ощутили настоящую духовную потерянность. И ощущаем ее по сей день...
И все-таки, поминая его в наших слабых молитвах, мы надеемся на то, что он имеет дерзновение молиться за нас, грешных, пред Престолом Всевышнего. Что он помогает нам в нашем пути к главной цели христианской жизни. А цель наша одна – жизнь вечная...
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Четверг, 15.02.2024, 22:35 | Сообщение # 9 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Священник Георгий Захаров, клирик Троицкого храма, село Верхне-Никульское
Когда отца Павла не стало, мне показалось, что все потеряно, что опора пропала, что и обратиться-то не к кому. Я даже чуть в уныние не впал, тем более даже на похороны не смог попасть. Но оказалось совсем наоборот: чем дальше, тем он ближе, все время ощущаешь его рядом, все время вспоминаешь: а вот как бы в этой ситуации отец Павел сделал, что бы сказал. Это значит, он где-то присутствует и все время напоминает о себе. Тем более я сейчас служу в этом храме, в Верхне-Никульском, где он служил. Каждая мелочь – все напоминает о нем.
Была у меня такая история в общении с отцом Павлом. Он вдруг перестал допускать меня к исповеди. Я неделю готовлюсь – он говорит: «Рано тебе». Вторую неделю готовлюсь – опять рано. И так месяц, наверное. А я все готовлюсь к исповеди. Потом вдруг говорит: «Вот сейчас тебе самое время». Я эту службу и не помню, как отстоял – так радостно мне было. Когда на малой ектенье отец Павел вышел к хору, он мне показался раза в два выше ростом. Меня это поразило. Отец Павел такой маленький, а тут такой большой – большой на солее стоял. Потом я к нему причащаться подхожу, а он говорит: «Ну, вот теперь от тебя ничем и не пахнет». Домой я как на крыльях летел. И вот после его кончины он мне все время представляется большим и значительным – каким я его тогда в храме увидел. Меня всегда поражала его простота. Вроде бы простой человек, все просто – а все время тянет именно к нему. Он и говорил: «Меня любят, потому что я простой». А эта простота – ее ведь и понять невозможно. В чем она, простота? Никак не поймешь. Вроде если будешь вести себя со всеми запанибрата – это не простота, это неискренность какая-то. А у него это все искренне получалось, естественно. Он общался со всеми: от академиков до пьяниц последних. Со всеми находил общий язык, и все его любили. И никак ведь не скажешь, что он всем ласковые слова говорил – нет, он еще как обличал! А все равно к нему тянулись. И еще меня поражали его предсказания. Я ему как-то прямо сказал: «Батюшка, откуда ты знаешь?» А он говорит: «Юрка, почем я знаю, ничего я не знаю. Выдумываешь». А ведь было же! То, что я священником буду, он мне никогда не говорил прямо. Но очень много было для меня назиданий, прямо касающихся священнических дел. Я художником был, а он мне все время показывал: «Служить больше». Почему он мне тогда рассказывал: «Вот я сегодня послужил, завтра послужу, еще послужу»? Почему о служебных делах говорил, о священниках, об их поведении (он иногда очень критически относился к некоторым священникам)? И сейчас только задним числом я вспоминаю его слова и этими назиданиями пользуюсь как руководством по службе. Так что нет, он не умер, он всегда рядом со мной.
Архимандрит Кенсорин (Федоров), духовник Спасо-Елеазаровского монастыря.
Монашеский постриг я принял в 1957 году в Псково-Печерском монастыре. Спустя некоторое время приехали в монастырь семь валаамских старцев. И вот, по милости Божией, мне восемь лет довелось за ними ухаживать. Множество людей посещало этих великих праведных старцев, и приехал как-то из Ярославской епархии отец Павел, архимандрит. Тогда, в 60-е годы я с ним встретился в первый раз. Я не слышал ничего о нем, поэтому и благословения не взял, и все прошло в каком-то забытьи.
Спустя уже 20 лет мне захотелось посетить свою родину. Родом я с Ярославщины,
Борисо-Глебского района, деревня Степаново. В Ярославле у меня племянник, в Костроме сестра живет, вот мне и захотелось съездить. Ростов Великий я посещал в детстве, ходил в храм Иоанна Милостивого пешком вместе с мамой. Потому что храма-то ближе и не было, как только в Ростове. И вот теперь, когда я приехал в Ярославль, я уже много слышал
об отце Павле и решил поехать к нему на приход, его проведать.
Пришел на вокзал. Смотрю – людей видимо – невидимо. Спрашиваю:
– Куда вы едете?
– А к отцу Павлу.
У него праздник был престольный, кажется, «Достойно есть», иконы Божией Матери. Стал я разговаривать со старушками, одна и говорит:
– У меня, батюшка, такой случай интересный был с отцом Павлом.
– А что случилось?
– А вот, – говорит, – приехала я к отцу Павлу поздравить его с днем Ангела. Я только на порог, а он тут же: «Поезжай срочно домой!» Я в слезы: «Батюшка, да я к Вам приехала помолиться, Вас поздравить с праздником». – «Срочно, срочно поезжай домой!» Меня чуть не втолчки выгнал. Ну, пришлось ехать. Приезжаю, а на кухне у меня трубу прорвало,
уже все залито водой. Если бы не приехала, вообще было бы целое стихийное бедствие.
Доехали мы до Рыбинска, там еще толпа людей собралась. Конечно, с трудом добирались. Когда приехал в его храм, уже шло богослужение. Подхожу я к отцу Павлу (а он уже был слепенький, ничего не видел). Спрашивает:
– Как звать?
Я говорю:
– Отец Кенсорин.
– А, отец Кенсорин. Я был у вас, помнишь, у старцев в Псково-Печерской обители?
Я его как будто впервые вижу, а он слепой, сразу вспомнил все. А потом говорит:
– Какой ты был!
Я понял, что какой я был, а какой стал. Как-то он меня этим немножко обличил. И уже греховность мою, наверное, провидел.
Потом мне говорят, что вот с Толги приедут утром игуменья и хор. Мне показалось странным, что в такую даль, за 150 километров поедут к старцу столько людей. Мы помолились, богослужение было очень торжественное. Потом пошли на ужин. Отец Павел радостный очень, всегда какие-то шутки – прибаутки вставлял в разговор. «Я, говорит, старинный монах». Просидел он много лет в заточении, а когда стали выпускать, он спрашивает: «Товарищ начальник, а за что ж я просидел 11 лет?» А начальник говорит:
«Простите, батюшка, просто по ошибке».
Утром действительно приехали отец Евстафий и полный автобус монахинь с Толги. После службы я хотел еще с батюшкой пообщаться и говорю: «Батюшка, может, благословите остаться?» А он отвечает: «Нет, ни в коем случае. Поезжай со всеми на автобусе». И когда я приехал в Ярославль, те, которые остались, потом говорили: «С таким трудом мы добирались обратно, очень много было препятствий». Видимо, отец Павел прозрел это и
благословил меня вместе с отцом Евстафием возвратиться.
Еще была у меня встреча с ним в Тутаеве. Мы приехали с одной женщиной, которая помогала мне в восстановлении Святогорского монастыря, когда я там был наместником. Ей очень хотелось посетить старца, чтобы взять благословение. Я и говорю: «Поедем, Валентина, в Тутаев. Там есть старец блаженный». По милости Божией попали мы к нему. Я свои вопросы решал, спросил, надо ли мне уходить из монастыря: мне здоровье не
позволяло в монастыре. Мы с ним мало беседовали. Но вот эта женщина, Валентина, рассказывала: «Я мысленно задавала ему вопросы, и он на мысли мои отвечал».
Вот и мне показалось, что он прозорливый был. Хотя ничего особенного он мне не сказал. Слава Богу, что Господь привел меня к нему. Это милость Божия. Жаль, что такие праведные старцы уходят. Я и сейчас чувствую его молитвами милость Божию Много воспоминаний передают люди, которые с ним общались. Как-то я случайно приехал в Сосновый Бор (это под Санкт-Петербургом), и там женщина рассказывала, Татьяна ее зовут, что она духовное чадо отца Павла, много раз к нему ездила. Очень она отца Павла почитает. Он всех называл «Ванька», «Манька», «Сашка». «Простите, говорит, меня
грубостям в тюрьме научили. Стесняюсь даже, бывает, у меня выскакивают грубости в разговоре». Но это он, может, немножко юродствовал.
Специально, чтоб его не считали праведным человеком. Многие святые старались свою праведность скрывать от людей. Это тоже в нем всегда чувствовалось.
Отец Павел очень был внимательный в богослужениях. Дьякон запнулся, не мог последние слова евангельского чтения сразу найти – батюшка по памяти прочитал их сам. Был уже слепой, а служил. И в глубокой старости у него была прекрасная память. Это тоже говорит о многом. Когда человек ведет благочестивый образ жизни, то у него всегда ясный ум. До конца просвещается. Чем больше его жизнь преклонна, тем больше он насыщается
умом. Наркоманы, пьяницы, распутные люди быстро глупеют и перед смертью делаются совсем уж какими-то дурачками. У меня старец был, в Псково-Печерском монастыре, отец Никита. Он всегда повторял: «Если кого Бог хочет наказать, отнимет ум». А когда человек святую жизнь ведет, то у него всегда светлый ум и ясные очи. Таким был отец Павел.
Иеромонах Борис (Шпак), начальник подворья Коневского Рождества Пресвятой Богородицы монастыря в Санкт-Петербурге
С отцом Павлом я впервые встретился в 1987 году, когда был трудником Свято-Данилова монастыря. Я уже тогда много слышал о нем, и потому ехал к нему с великим трепетом и благоговением. Ведь это старец! Как я увижу его? Что он мне скажет? И ожидание меня не обмануло. Встреча с отцом Павлом все перевернула во мне. Впрочем, встреча с ним ни для кого не могла пройти бесследно.
Впервые в жизни я узнал человека, прямо глядящего на окружающую нас реальность, видящего любой предмет так, как он есть. В том числе и монашество. А ведь монашество – настолько непростая вещь, что и мы, монахи, зачастую плохо понимаем суть монашества. И именно встречи с отцом Павлом стали своего рода вехами на моем монашеском пути.
Уже будучи на Валааме, мы, вдвоем с одним братом, приехали к отцу Павлу. Был праздничный день, и батюшка пригласил нас служить Литургию. А перед началом Литургии мы попросили, чтобы отец Павел нас исповедал. И вот он пригласил нас к престолу. Мы подошли. «Ну, исповедайтесь!» – сказал он. Тут мы растерялись: кто из нас должен начать? И тогда он взял нас обоих, приобнял за головы, прижал к себе и сказал нам все те грехи, в которых мы собирались ему исповедоваться. За себя-то я отвечаю точно, но и по лицу собрата я понял, что он услышал от батюшки то же самое. И после этого отец Павел открыл Евангелие и сказал: «Братья! Прочтите это место, оно для вас».
Второй такой исповеди, наверное, не было в моей жизни. Во-первых, по тому горячему чувству покаяния, которое я пережил, а во-вторых – по какому-то удивительному ощущению, что Господь простил и разрешил наши грехи. Отпустил их по молитвам старца.
Потом мы служили Литургию. Казалось бы, что особенного? Деревенский приход, хор из стареньких бабушек, а нам казалось, что мы на седьмом небе. После службы батюшка вывел нас на амвон и сказал: «Братия и сестры! К нам приехали монахи с дальнего Валаама. Раньше это был цветущий монастырь, а нынче он лежит в развалинах. А потому, бабушки и дедушки, складывайте деньги, жертвуйте на обитель!»
Сами понимаете, немного могли пожертвовать полунищие старушки. В лучшем случае – рубль или три, а в основном – медь да серебро. Но дороже этой малой лепты, этих скудных копеечек для нашего монастыря, кажется, никогда никакой жертвы не было. Потому что эта жертва давалась не от избытка, а от бедности...
Отец Павел всегда любил Валаам, живо всем интересовался. Как там у вас сегодня? Много ли братии? Что нового отремонтировали или построили? И никогда мы не уезжали от него с пустыми руками. Он подарил нам напрестольное Евангелие, дарил много икон. Но главное – нас поддерживала его любовь к Валааму, его молитвы за нас. И мы всегда считали отца
Павла своим ктитором – духовным ктитором, к которому многие из нашей братии обращались за поддержкой. И никто не уезжал от него не утешен.
Он ставил каждого из нас в те рамки реальной монашеской жизни (без восторженности и экзальтации), в которых только эта жизнь и возможна. И человек начинал понимать, насколько важно монаху иметь реальный взгляд на все окружающее. Хочу вернуться еще к той службе у отца Павла, о которой рассказывал выше. Вслед за батюшкой мы причастились, а потом положено священникам прочесть благодарственные молитвы. И мой собрат, зная, что отец Павел плохо видит, предложил: «Батюшка! Давайте, я прочту благодарственные молитвы?» И тут отец Павел посмотрел на нас каким-то отстраненным взглядом, тяжело вздохнул и тихо так, смиренно ответил: «Братия! Я уже поблагодарил
Господа в своем сердце». И так он сказал эти слова, что мы просто растерялись. Ибо мы воочию увидели какую-то высшую, неземную степень молитвы и духовности. Потому что все чины, чинопоследования церковные существуют для нас, немощных людей. А когда человек достигает духовного совершенства, когда он просветлен благодатию – все чинопоследования остаются для него второстепенными. Ибо общение с Богом происходит у него на личном уровне. Таким духовно совершенным был и отец Павел.
Иеромонах Фотий (Бегаль), подворье Валаамского монастыря в Приозерске, храм Святой Троицы
Каждый семинарист, поступив в Семинарию, сразу начинает решать, какую выбрать
стезю в своем будущем служении. То ли жениться и стать приходским священником, то ли пойти иноческим путем. И я не был в этом исключением. С первых же дней моей учебы (а это был 1982 год) меня волновал вопрос, какой путь избрать.
Как-то раз я высказал свою тревогу другому семинаристу. А он ответил, что такие вопросы надо задавать старцу и что он знает одного благодатного старца – архимандрита Павла (Груздева). Наступил Великий пост 1983 года. Вдруг этот мой товарищ сообщает мне, что отец Павел приехал к нам в Семинарию. И даже из окна показал, как батюшка шел по двору и входил в дверь Академии. Но в этот раз встретиться не пришлось – слишком много людей окружало отца Павла.
Спустя некоторое время, стоя в Покровском храме Академии за Литургией, я неожиданно увидел отца Павла служащим в алтаре. Меня сразу залихорадило: как к нему подойти? Как о себе рассказать? Как объяснить свою нужду?
Служба шла своим чередом, я успевал следить за отцом Павлом и вдруг, после запричастного стиха, увидел, как отец Павел вышел из храма. Конечно, я очень этому огорчился. Но вот закончилась Литургия, служащий священник вышел из алтаря, и все пошли ко кресту. И вдруг в храме неожиданно снова появился отец Павел. Он направлялся к кресту, и тут меня что-то к нему подтолкнуло. Я вышел из толпы и оказался лицом к лицу со старцем. Отрывистыми невразумительными фразами я пытался объяснить, кто я и кто
должен был меня с ним познакомить.
Батюшка спокойно слушал мою взволнованную речь и вдруг, внимательно на меня
посмотрев, воскликнул: «А, Васька... Монахом будешь!» Я опешил. Ведь как раз о монашестве-то я еще и не успел его спросить! И тут же понял, что в словах отца Павла прозвучала для меня Божия воля.
После этого в душе моей все как-то сразу улеглось на свои места. Я поверил, что именно этот путь, скорбный путь иночества, предначертан мне Господом. И я стал, как мог, готовить себя к монашескому пути... Вспоминаю еще одну встречу с отцом Павлом в Лавре. Я уже знал его, поэтому смог сразу пойти в Троицкий корпус, где он остановился. Я поприветствовал его и взял благословение. В этот его приезд мы с ним пошли в Троицкий
собор, к мощам преподобного Сергия. И вот когда мы проходили мимо лавки, где выдают освященное маслице, вдруг батюшка говорит мне: «Сбегай, посмотри, лавка-то открыта?» И тут мне приходит помысл: а где же его прозорливость? Я сбегал, лавка оказалось закрыта. Как же так? Неужели он не знал, открыта она или нет? И только позже, со временем я понял, что прозорливость – это не ясновидение. Это дар Божий, дающийся человеку особой духовной чистоты и силы. И дается этот дар не для каких-то мелких
гаданий, а как свидетельство Божиего света в этом грешном и бездуховном мире. Прозорливость дается старцу для окормления тех, кто приходит узнать Божию волю о самих себе. Но бывает так, что воля Божия о каком-то конкретном человеке закрыта и для старца. Потом я стал монахом, иеродиаконом, иеромонахом, и все продолжал ездить на приход отца Павла в село Верхне-Никульское. И каждый раз удивлялся, с какой любовью, с каким отеческим тактом встречал отец Павел нас, молодых и неопытных семинаристов.
Мне запомнились его исповеди. Однажды я, сослужа ему, совершал проскомидию, а отец Павел исповедовал. К нему подошла исповедоваться старушка, склонила голову и только открыла рот, чтобы начать говорить, как вдруг батюшка накрыл ее епитрахилью и перечислил все, в чем ей подобало каяться. И напоследок напутствовал: «Смотри, больше так не греши!» Перед Литургией исповедовался ему и я. Помню, как-то раз стал перечислять свои грехи и немощи и вдруг почувствовал, что отец Павел меня не слушает, а думает о чем-то своем. Но после исповеди он неожиданно строго произнес: «Какой бы монах ни был – за ним Господь. Потому, как монаха ни черни – чернее мантии не будет!» И я ощутил, что ему открыта моя душа и без моих немощных слов.
Великая радость была – сослужить ему Божественную литургию. Как-то раз был со мной один семинарист, который не готовился к Причастию. Но батюшка, приглашая всех нас, вдруг спросил его: «А ты чего, не будешь причащаться?» – «Да нет, я не готов», – отвечал тот. «Причастися, причастися», – сказал отец Павел. И причастил его. Такое дерзновение..
Да, он имел дар молитвы и мог испросить у Бога прощения грехов любому, кто имел внутри покаяние. Однажды к отцу Павлу приехало несколько священников сразу. Они просили его
исповедать их. И что же? Он вывел их на улицу, показал рукой: «Вон там за алтарем валяется железо. Сложите его как следует – это и будет ваша исповедь!» Его дар прозорливости я испытал на себе. Незадолго до своей кончины, в каждый мой приезд, отец Павел начал время от времени спрашивать меня: «А ты-то приедешь на мои похороны?» Я, конечно, отвечал, что буду стараться. Но он, бывало, помолчит, посмотрит в мою сторону, махнет рукой и скажет: «Нет, не приедешь...» Меня огорчали его слова, к тому же я не мог понять, что может мне помешать приехать к нему на похороны.
И вот я поехал к себе на родину, на Украину. Съездил в Почаевскую Лавру, вернулся к себе в деревню, и тут сосед, у которого единственный на всю деревню телефон, сообщает, что на мое имя пришло печальное известие: отец Павел умер. Была суббота, 13 января, канун праздника Обрезания Господня и памяти Василия Великого, а похороны назначены были на понедельник, 15 января. А до Тутаева – полторы тысячи километров. Понятно, что я не успевал. И тут-то я вспомнил слова батюшки, повторенные им несколько раз...
И еще, я постарался вспомнить, где был в момент батюшкиной смерти.
Оказалось, мы стояли тогда на Литургии в Почаевской Лавре, и я молился о здравии болящего архимандрита Павла. Ехали мы быстро, старались успеть. В Ярославле спросили, как проехать в Тутаев с его левого берега, потому что решили ехать не в Воскресенский
собор, где отец Павел жил в сторожке последние годы, а прямо на кладбище, на левый берег. Милиционер подсказал нам дорогу. А когда приехали – оказалось, что он ошибся, и мы оказались все же на правом берегу. Я понял, что мы опоздали. Но все равно надо ехать на кладбище, чтобы хоть на свежей могиле батюшки послужить панихиду. И тут я вспомнил свой самый последний разговор с отцом Павлом. Дело было так. Мы сидели в его комнате втроем, он, келейница Мария Петровна и я. И батюшка, задумавшись, говорит мне: «Вот приедешь сюда, переедешь на ту сторону Волги и возглавишь...» А было это летом, после праздника преподобного Сергия Радонежского. И я подумал, что батюшка говорит о празднике Нерукотворенного Спаса, когда здесь, в Воскресенском соборе, совершается великое торжество и крестный ход с чудотворной иконой Спасителя. Но почему я должен возглавить этот крестный ход? Наверное, он спутал меня с архимандритом Евстафием, настоятелем Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря? И
потому я так осторожно начинаю: «Батюшка, может, вы меня с отцом Евстафием спутали?» Ведь я же знал, что он видит плохо, да к тому же возраст, болезни...
Отец Павел взглянул на меня и спрашивает: «А ты кто?» – «Иеромонах Фотий», – отвечаю. Тогда батюшка как-то махнул рукой и сказал: «А-а...» И я в тот момент как будто убедился, что отец Павел действительно меня перепутал. Но это в тот момент. А сейчас, когда мы приехали к собору и все увидели, как народ возвращается с погребения по скованной льдом Волге, – сейчас я понял, что слова батюшки были пророческими, что все
сбылось. И то, что я не успею на похороны, и то, что теперь я должен буду сам возглавить панихиду на кладбище, поскольку из всех моих спутников я один имел священный сан...
И вот мы поехали на кладбище, чтобы послужить панихиду. Сразу после похорон начался снегопад, и когда мы приехали на могилку, она вся уже была занесена снегом. Ни свежей земли, ни следов людей – сплошной белый покров.
Это были незабываемые минуты... И если сначала мне было обидно и больно, что я опоздал на погребение, то к концу панихиды удивительное утешение посетило наши души. Конечно, по батюшкиным молитвам. Потом мы вернулись назад, в ту сторожку при Воскресенском соборе, где жил отец Павел, и стали в тесном кругу почитателей вспоминать своего батюшку. То великое дело, которое он делал, ту любовь, которую он имел ко всем нам. На память о нем мне досталась икона Архистратига Михаила, писанная его теткой, инокиней Кирилло-Афанасьевского монастыря Ольгой. И когда я поместил этот образ в своей келье, я ясно ощутил его великую намоленность и духовную защиту.
После смерти отца Павла все его духовные чада, конечно, ясно чувствуют, что он и сейчас не забывает, не оставляет никого из нас. Молясь о его упокоении, я часто ощущаю его ответное духовное дерзновение, которое он заслужил у Бога своими страданиями, своим подвигом. Вообще в последние годы, видя его такие частые и такие тяжелые болезни, я
часто задавался вопросом: неужели одиннадцать лет тюрьмы и ссылки, гонения и страдания всей жизни не искупили его человеческих грехов? Но теперь я понимаю, что его страдания были страданиями за грехи всех нас, его чад...
В Лавре был покойный келарь, архимандрит Вениамин, очень почитавший отца Павла. И вот, при одной из встреч отец Вениамин со слезами на глазах говорит отцу Павлу: «Батюшка, я такой недостойный и грешный, – помолись, прошу, о моих немощах!» Отец Павел поднял свой взор к Небу, перекрестился и ответил: «Я помолюсь, чтобы Господь на той лесенке, которую я всю жизнь строил к Небу, несколько ступеней уделил и тебе, брат...»
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Пятница, 16.02.2024, 16:48 | Сообщение # 10 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Галина Владимировна Орлова, казначей Воскресенского собора г. Тутаева
С батюшкой я познакомилась в 1969 году. Было это 22 октября – мы с моим будущим мужем приехали к отцу Павлу венчаться. В Тутаеве, где мы жили, обвенчаться было трудно: это сразу бы стало известно властям, и у нас с мужем могли бы быть большие неприятности. Но одна из наших знакомых уже тогда ездила к отцу Павлу в Никульское.
Она-то мне и сказала: «Я съезжу к батюшке и спрошу, как вам быть. Он у нас – великий монах». Она поехала к отцу Павлу, вернулась и говорит мне: «21 октября батюшка
велел вам приезжать». Поехали мы, как нам велели, переночевали у отца Павла. А наутро он нас венчал. Происходило это без свидетелей, в пустом и холодном соборе, при свете свечи. Кажется, проходили мы через боковую дверь, а центральный вход был закрыт на замок. И вот он нас повенчал, а потом – накрыл для нас двоих такой роскошный стол. И все угощал нас, все потчевал. Потом вдруг ушел в свою комнату, за перегородочку, и вынес оттуда деньги. Десять рублей. Мне было очень неудобно, что это он нам деньги дает, а не мы ему.
Положил он эту десятку на стол, лежит она. Вдруг он говорит: «Нет, ребята, так не пойдет. Дайте-ка мне деньги назад!» Забирает, уносит и выносит нам уже две пятерки. Положил, прошло какое-то время, а он опять: «Нет, и так тоже не пойдет». Забирает две пятерки, уходит с ними – и снова выносит нам десятку.
Прошло пять лет, и я убедилась, что эти поступки были не простым чудачеством.
Нет, так батюшка предсказал события нашей жизни. Потому что мы с мужем разошлись, он завел себе другую семью, но... Но прошло еще несколько лет и, по батюшкиному благословению, мы вновь соединились. Две пятерки вновь превратились в десятку...
Или вот еще. Стал батюшка мне передавать поклоны каким-то странным образом:
«Передайте привет старостихе!» Я думаю: что за старостиха, кличку, что ли, он мне такую придумал?
А слова его сбылись в 1989 году, когда я стала работать в храме старостой. А до этого я работала в городе, работала нормально, все меня устраивало, и я даже не помышляла о таком серьезном шаге. Теперь вот работаю казначеем – тоже, наверное, батюшкиным благословением.
Конечно, старостой работать было очень непросто. Были такие моменты, что становилось невмоготу. Тогда моя мама ехала к отцу Павлу: «Батюшка, что делать? Ведь дурит опять, опять уходить хочет!» От тех лет сохранился у меня листок, где его рукой написано: «Галя, нет моего благословения уходить из церкви». Наверное, это была уже последняя моя попытка ухода, после которой я как-то успокоилась, смирилась. А потом батюшка сам
приехал к нам, и уже последние три с половиной года я старалась быть к нему как можно ближе. Главное в батюшке была доброта. Он учил нас, чтобы мы всех любили, а в то же
время – всех боялись. Всегда просил, чтобы мы все терпели. Сколько раз я слышала от него эти слова: «Все терпи, все терпи!» Мне он говорил: «Ты ко мне должна ходить каждый день!» Но я, к сожалению, стеснялась. Сейчас понимаю, что это был ложный стыд.
Когда заболел папа, отец Павел сказал: «Готовьте, девчонки, тапки. Он скоро умрет». Так все и получилось.
Он говорил много чего. И про нас, православных людей, и про жизнь церковную. К сожалению, так все и получается, по его словам. К сожалению, потому что большого оптимизма у него не было. Моя дочь вышла замуж не так, как хотел батюшка (все наше своеволие!). И он, когда узнал об этом, расстроился и сказал, что жизни не получится. Так
оно и вышло. Но Лену мою он все-таки любил. И потом, когда он уже болел, ей пришлось,
как медсестре, за ним ухаживать. Конечно, делала она это с большой любовью, ходила к нему в то время почти каждый день.
В начале января батюшке стало резко хуже, поместили его в больницу, в отдельную палату. Он меня позвал и говорит: «Скоро Крещение. Как будете Крещение праздновать?» Я отвечаю: «Как обычно, батюшка. Принесу воды с родника, а Вы освятите». Он мне: «Да нет, я освящать не буду». Я говорю: «Почему же? Вас к тому времени подлечат и выпишут!» А он мне опять... Так, как будто уже давая понять, а до меня все еще ничего не доходило. Но, может, и к лучшему, что не доходило.
Сижу как-то у него возле койки, а он спрашивает: «Галя, может быть, не надо было меня в больницу-то класть?» – «Да как же не надо – ведь тут чистота, уход, тут дочка моя сестрой медицинской!» Потом перевели его в реанимацию (до этого он лежал в хирургии). В его палате было такое благоухание... Сестры, молодые девочки, приходили даже специально в палату понюхать этот воздух.
В ночь, когда батюшка умер, я была дома, осталась с внучкой, так как дочь была как раз на дежурстве. Когда я узнала о его смерти – сразу туда побежала. Меня пропустили, и я какое-то время пробыла у батюшки в палате. Он лежал такой светлый, мягкий, и руки у него были мягкие и теплые, и он улыбался. Улыбался, потому что был доволен.
А после того как его похоронили, у меня отнялись ноги. Я очень переживала. И тут приехал один священник (батюшка его называл младшим братом) и говорит: «Пойдем на кладбище!» Отвечаю: «Батюшка, я бы с удовольствием, да мне не дойти». – «А мы как-нибудь, потихоньку». Я пошла, дошла до кладбища – и стала ходить.
И все время приходила в сторожку, в его комнату. А потом мы в этой комнате сидели вдвоем со старостой храма, это было наше рабочее место. Теперь я и вовсе тут одна осталась, по милости Божией, не знаю, надолго ли.
Батюшка принимал очень много народа. Но удивительно, что с каждым он разговаривал на его языке. Приезжает директор завода – батюшка с ним производственные вопросы обсуждает. Приезжает прокурор из Питера – и батюшка вроде бы уже юрист. Но, конечно, главный его совет был творить добро. Всех любить, но и всех бояться. То есть осторожно относиться к любому человеку, мирянин он или священник, не торопиться сразу открывать
душу. Что касается нашей семьи – мы жили совершенно под его руководством. И когда
батюшка умер, знакомые меня спрашивали: «Кому тебя твой духовный отец передал?» А я отвечаю: «Никому он меня не передал». Но я думаю, что он меня никогда не оставит.
Как-то случилось, что у дочки моей открылась язва на нервной почве. И она у меня все время просила купить минеральной воды. А с финансами у нас постоянно проблемы. И я все никак не могла ей воды купить. А тут пошли мы с ней на кладбище на могилку к батюшке. А там, на могилке, постоянно кто-то что-то оставляет – то цветочки, то конфетки. И вдруг дочь мне кричит: «Мама, да там же минеральная вода!» И правда – лежит возле
могилки бутылка воды, чуть снежком припорошило. Очень ей эта вода помогла.
А был еще такой случай. Родительская суббота, утро. Открываю кошелек, всех денег – на буханку ржаного и на белый батон. А муж у меня ржаного не признает, ему только белый хлеб подавай. Ладно, думаю, батон я все-таки на канун положу (Родительская суббота, как-никак!), а потом, может быть, перехвачу у кого-нибудь.
Заканчивается панихида, идет Толя, алтарник. И несет прямо мне две большие белые
булки. Они еще теплые были. Оказывается, он только приехал, зашел в храм, а батюшка ему: «Скорей, отнеси эти булки Гале, скорей, скорей найди ее!» Я как услышала – так и залилась слезами. А еще был случай, когда я сильно заболела. Так заболела, что надо было операцию делать. Батюшка меня на операцию благословил. И вот после операции, немножко оклемавшись, потихонечку к нему прихожу. А он мне говорит: «Галька, у тебя ведь ракушка была. Вымолили тебя!» А перед операцией мне специально на станции переливания крови заказывали кровь, – я ее очень много должна была потерять. И вот после операции подходит ко мне врач и говорит: «Вам ничего не понадобилось. Можно, мы эту кровь кому-то другому вольем, используем ваше богатство?» – «Конечно, пожалуйста!»
У меня вот зрение плохое. Сейчас я уже на инвалидности хоть из храма уходить не собираюсь. А раньше было так: устану сильно от работы и думаю: «Получу инвалидность – и уйду из храма!» Приду к батюшке, докладываю: «Батюшка, врач меня на ВТЭК посылает». – «Давай, давай, собирай документы!» Соберу все документы, иду на комиссию. Пока в очереди сижу, поговорю с другими, сравню их здоровье с моим, ну, по моим данным уж точно вторая группа. А мне – никакой! Прихожу к нему, рассказываю. А он мне: «А я ведь так и знал!» И уж потом до меня дошло, что инвалидность мне не давали именно из-за этих помыслов – из храма уйти. Но пока до всего-то дойдешь своим умом.
Вообще он очень строго следил, как люди к своим обязанностям относятся. Вот я была старостой. «Батюшка, мне бы в отпуск...» – «Что? Какой еще отпуск? Я всю жизнь без отпусков проработал, а тебе – в отпуск?» Или идет в храме уборка территории, а я приболела. «Почему не работаешь?» – «Нездоровится!» – «А ну-ка, бери грабли – и вперед! Работать, работать, работать». Иногда скажет: «Праздники – для лентяев. Помолился? Иди, работай! Что потопаешь, то и полопаешь». И всегда говорил: «Бабы,
сажайте картошку!» Ни одного слова он не говорил впустую, просто так. Даже если при тебе кому-то что-то говорит – ты прикинь, не для тебя ли он это, не про тебя ли? И всех он видел насквозь. Кому-то скажет: «Танька, Мишка». А кому-то: «Ваше преподобие». А человек действительно любит, чтобы его так величали.
Иногда батюшка мог даже на кого-то что-то сказать, как бы обличить за глаза. А человек сидит рядом с ним – и понимает, что это про него сказано. Незадолго до батюшкиной смерти к нему приезжал знакомый священник. И батюшка ему сказал: «Вот сегодня четверг, а в субботу меня уже не будет». И священник этот после батюшки сразу поехал к Любушке, была такая старица из Сусаника. Приехали, а Любушка сразу спрашивает: «Как там батюшка?» – «Мы вот к тебе поехали, а он лег отдыхать, уснул». А она: «Все, теперь
пусть спит, ему не надо мешать». Люди духовные все видят и понимают...
Николай Борисов, житель села Верхне-Никульского
Моя первая сознательная встреча с батюшкой Павлом произошла, когда мне было, наверное, лет пять. Изредка батюшка заходил в магазин и покупал там детские игрушки или конфеты. И вот как-то мы с ним в магазине и встретились. Заметил он меня, мальчонку, спрашивает: «А ты чей будешь, парнёк?» – «Борисов Колька», – отвечаю я ему. «О, Колька? А живешь-то как?» – «Хорошо!» – отвечаю.
Тогда он говорит мне: «Держи!» И сует мне горсть конфет за пазуху: помню, в основном это были шоколадные конфеты «Мишка». Потом достал еще каких-то фруктов, протянул мне: «На, ешь, пока рот свеж!» Прибаутки всякие он любил.
Батюшка венчал моих родителей, а потом и меня крестил. Отец мой был родом из Кашина, мама – из Покрова-Сити. В Верхне-Никульском они были прихожанами Троицкого храма и отца Павла. А еще раньше прихожанином Троицкой церкви был мой дед.
Мои более-менее зрелые отношения с батюшкой начались так. Когда я учился в школе, мы жили в деревне Переслегино, неподалеку от поселка Борок, где располагался Академический городок. Времена были советские, строгие – пионерия, комсомол, – за идеологией присматривали. Поэтому в храм я захаживал не очень часто. Но класса с девятого я начал ходить к батюшке уже регулярно. Мне нравилось бывать у него, помогать, чем смогу, – воды принести, переставить что-то, дрова поколоть. Ведь он всегда был очень занят, а людей рядом почти не было.
Помню, как-то раз пришел к нему зимой, зашел в церковь, а он сидит на лавке у печки. И такой хмурый сидит, даже угрюмый, хотя всегда общительный был и веселый.
Вошел я, перекрестился, подхожу к нему: «Отец Павел, благословите!» – «Ладно, Колька, давай краба!» Я спрашиваю: «А что это Вы, батюшка, такой невеселый?» – «Да вот, дров понавезли, а колоть некому», – отвечает он. «Да будет Вам, батюшка, расстраиваться! Я завтра после школы приду и все переколю!» – «А точно ли?» – с улыбкой спрашивает он. – «Да точно, точно!»
На следующий день сразу после школы я – в храм. Не помню, все ли переколол, но помню, что много. Но этот случай мне запомнился, наверное, потому, что таким невеселым его почти нельзя было увидеть. Потому что был он живым и общительным человеком.
Батюшка был настоящим кладезем знаний: церковная история, прошлая монастырская
жизнь, богослужение, церковный устав... В семидесятые годы ничего этого узнать было нельзя, а меня такие вопросы, конечно, интересовали. И вот я приходил к нему, и он мне рассказывал все, что знал.
Зимой, конечно, мы заходили к нему в избушку, а летом сядем прямо на лавочке во дворе – я спрашиваю, он отвечает. Но, прежде чем рассказывать, батюшка соберет всех грачей, которые жили под куполами. Скажет им: «Грачи, грачи!» – и они словно куры к нему слетаются. Сядут вокруг него, он говорит, а они вроде как слушают. И даже не галдят. Так и сидим – батюшка, грачи и я с ними...
Мне очень запомнился батюшкин рассказ о приезде владыки Тихона (Белавина) к ним в Мологский Кирилло-Афанасьевский монастырь. Павлуше Груздеву было в ту пору лет семь. Он запомнил, как держал архиепископский посох в своих руках, как парился с будущим Патриархом в баньке и тер ему спину, а владыка Тихон тер спину ему, Павлуше Груздеву. Батюшка рассказывал: «Как-то топят баньку, а игуменья и зовет:
“Павёл-ко! Со владыкой помойся, в баньке-то!” Он мне спину мыл, и я ему!» Из рук святого маленький Павел получил тогда четки, скуфейку и подрясник – Господь призывал его на служение. Батюшка говорил, что это была вторая его встреча с Патриархом, а первый раз он его видел в 1913 году, когда архиепископ Ярославский и Ростовский Тихон посетил Мологу. В этом году отмечали 300-летие Дома Романовых, и батюшка помнит, как владыка Тихон благословлял всех насельников Афанасьевского монастыря памятными монетами и маленькими медалями, выпущенными по случаю славного юбилея.
Рассказывал мне батюшка про колокола. Помню, по словам отца Павла, самым звонким
был колокол в селе Веретея. Весом он был около 350 пудов, и звон его был слышен на всю Мологскую округу. Вспоминал батюшка Югскую Дорофееву пустынь, ее последнего настоятеля архимандрита Иеронима, чья фотография хранилась у отца Павла. Когда Югскую обитель закрыли, отца Иеронима арестовали, и он погиб где-то в лагерях...
Рассказывал батюшка, как Мологский Кирилло-Афанасьевский монастырь на некоторое
время был занят обновленцами. Местным жителям негде было даже помолиться, приходилось ходить за несколько верст в соседнее село.
Очень часто вспоминал батюшка гонения и тюрьму – особенно часто в последние годы своей жизни в Верхне-Никульском. Если припомнить, то каждый разговор, так или иначе, приводил к этой теме – ссылка, лагерь, тюрьма... Батюшка вспоминал об этих годах без обиды, без злобы, никогда ни на что не роптал. Об одном, правда, сожалел: «Зубов жалко, Колька. Выбил мне их все следователь Спасский, кроме одного. “Ты, говорит, Груздев, если не подохнешь здесь, в тюрьме, то потом мою фамилию со страхом вспоминать будешь. Хорошо ее запомнишь! Спасский моя фамилия, следователь Спасский!” Прозорливый был, зараза! Страха, правда, не имею, но фамилию его не забыл, до смерти помнить буду. Ведь все зубы повыбил, вот только один на развод оставил. Сделали мне “копыта” (протезы,
значит), валяются где-то в коробке, а носить их не могу. Уж лучше совсем без зубов!» И все равно в конце скажет: «Тюрьме спасибо за все!» Я все недоумевал: за что тюрьму можно благодарить? А батюшка благодарил...
Многие замечали в батюшке дар прозорливого участия к каждой человеческой душе.
Но он этот дар скрывал ото всех, не давая явно его почувствовать. Однако, были такие случаи, когда дар этот становился виден всем нам. Однажды подходит к батюшке в церкви женщина и говорит: «Отец Павел! Дочка зовет к себе, хочет, чтобы я дом продала и жить к ней переехала. Благословите?» Он на нее так строго поглядел и отвечает: «Полно тебе,
дура! Сиди, лягушка, в луже, а то будет хуже!» И не благословил ее. Но женщина эта батюшку не послушала, поступила по-своему, уехала к дочери.
Сначала вроде каким-то рукоделием там занялась, а потом стали ее заставлять ходить и милостыню просить. Стыдно ей это стало, вернулась назад в Никульское, приходит в церковь: «Батюшка! Не послушалась я Вас, уехала к дочке, а теперь вот не нужна ей стала. Простите меня за своеволие!» – «А я что тебе про лягушку в луже говорил?» – отвечает он. Заплакала она. Тогда он взял ее за голову, прижал к себе, спрашивает: «Дом-то хоть не продала?» – «Да нет...» – «Вот и живи потихоньку, с Божией помощью и сама перебьешься». А часто случается такое: идет Причастие. Один человек к Чаше подходит,
другой, третий... И вдруг отец Павел обращается к кому-то: «А ты куда, милый человек?» (А был он в это время уже почти совсем слепым.) Тот ему отвечает: «Все идут – ну, и я иду!» – «А ты к Причастию готовился?
Исповедовался?» – «Да нет...» – «Стало быть, тебе не положено. Отойди пока в сторонку, да подожди». Но как он чувствовал такого человека, будучи практически слепым, – для меня загадка... Иногда батюшка приходил попариться в баньку к нам на водоканал. Моется, моется, а потом вдруг говорит мне: «Кука! А ну, потри-ка спину, я тебе руль дам!» То ли присказка у него насчет рубля была, то ли в сребролюбии меня обличал, – честно говоря, не знаю. У батюшки было великое множество друзей, людей самых разных. Очень яркой фигурой среди них был Сергей Иванович Кузнецов, член – корреспондент Академии Наук СССР, ближайший друг и единомышленник отца Павла. Он умер в 1985 году, дожив, кажется, до 85 лет.
Сергей Иванович был глубоко верующим, православным человеком, в церковь к батюшке приезжал регулярно. Родом он был с Ярославщины, из Ростова Великого. Боюсь ошибиться, но отец Павел говорил, что с кем-то из родственников Сергея Ивановича он отбывал свой срок в лагерях. По слухам, в свое время Кузнецов даже отказался от звания академика, поскольку взамен от него требовали перестать ходить в церковь и исповедовать свою веру. Сергея Ивановича батюшка очень уважал.
Дружил батюшка с академиком Фортунатовым, с Василием Ивановичем Романенко – все это люди из Борка, из Академгородка. Очень близок был отец Павел с Анатолием Карповичем Мусихиным, который лечил батюшку в клинике в Борке, делал ему операцию.
Отец Павел благословлял меня на армейскую службу, специально исповедовал перед армией. Конечно, из армии я ему письма писал. Он просил у меня прощенья, что редко отвечал, – к тому времени он уже вовсе ничего не видел.
Как-то пришел к нему, а он велит Марье сундук открывать, доставать теплое нижнее белье для меня. Я отказывался, но он заставил взять: «Это тебе от меня на память». Часто батюшка дарил мне духовные книги, которые, конечно, всегда были полезны. Но давал читать и газеты. Газет он читал много, внимательно, за событиями следил.
...Пришло время, и вдруг мы узнали, что батюшка собирается уезжать из Верхне-Никульского. Он, правда, и раньше говорил, что стал старым, что служить ему трудно и что мы должны искать себе другого священника. Но мы, признаться, его слова всерьез не воспринимали – как это батюшка и может не служить? Мы даже не придавали значения тому, что батюшке уже 82 года, и здоровье его сильно ослабело.
Как вдруг батюшка объявляет нам всем: «На праздник иконы Божией Матери “Достойно есть” (а это 24 июня, у нас храмовый праздник) я служу здесь последнюю службу». И точно: сразу после праздника приехала машина, погрузили батюшкины вещи – и он уехал... Конечно, без него село осиротело. Служить приезжали разные священники, но постоянный (новый настоятель) появился только год спустя, в 1993 году.
На чердаке в сторожке оставались батюшкины книги, подшивки газет, старые фотографии, даже кое-какие личные вещи. Какую-то часть этого мы сохранили, а остальное со временем пропало.
Батюшка очень любил читать. У него было большое увеличительное стекло, и вот он, уже почти слепой, при помощи этого стекла читал акафисты самым разным святым. Акафистов у него много было, даже переписанных от руки.
В 1988 году открылся вновь Толгский монастырь, но уже не как мужской, а как женский. И вот собрался батюшка как-то в Толгу, послужить. Я тоже желание выразил. Он говорит: «У меня в машине места заняты». Я ему: «Могу и поездом добраться, только благословите!»
Приехал я в Толгу. Ночь отдежурил в гараже (такое было послушание), утром
выхожу – рядом часовня. А в часовне батюшка панихиду служит. Закончил, я подхожу: «Благословите!» – «Колька, ты?» – «Я, батюшка!» – «А ну-ка, иди сюда! Вот тебе яблоко!» – и яблоко мне в руку дает. Потом обращается к какой-то женщине: «Девка! Ты бы накормила вот его!»
А женщина попалась не монахиня и даже не послушница, а просто паломница. Она растерялась: «Батюшка, да у меня и денег-то нет. Вот, только два рубля!..» И сует мне в руку. И я тоже растерялся, взял. А куда их деть потом? Пошел, в ящик опустил на общую свечу... На службе отцу Павлу помогал Анатолий, он приезжал к нам из Ярославля. Но
вот как-то на Пасху батюшка подходит ко мне и говорит: «Понесешь Плащаницу!» Я растерялся – как ее нести, с какой стороны брать? «Да не один понесешь, – успокоил он. – С Толей». И вот подходит время, отец Павел нам говорит: «Пора, поднимайте!» А тем
временем к Плащанице наша староста подошла и так встала, что нам никак Плащаницу не взять. Тогда батюшка ее за рукав: «Отойди!» И ведь слепой был, а что касалось службы – как будто насквозь все видел! Живя в Тутаеве последние годы, он часто спрашивал, как там у нас, в Верхне-Никульском. Скажешь, что все нормально, служба идет. А он на это:
«Хорошо, хорошо... Да гляди там, Кука, не забывай на могилки к Манефе да Евгении ходить!» На Троицу хотел приехать. Очень хотел побывать еще в Верхне-Никульском. Но уже не смог...
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Пятница, 16.02.2024, 17:12 | Сообщение # 11 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
| Геннадий Игоревич Энгстрем, Кинооператор
Впервые я увидел отца Павла 16 ноября 1990 года, в Леонтиевской церкви города Тутаева, куда он приехал из Верхне-Никульского. К его приезду в храме собрались его давние почитатели, земляки, духовные чада. Люди приехали не только с Ярославской земли. Были гости из Москвы и Сергиева Посада. Были среди прихожан и те, кто знал батюшку еще до ареста, в далекие сороковые годы, когда он в этом храме читал Апостол, пел на клиросе в церковном хоре и пономарил, облеченный доверием замечательных православных пастырей: игумена Викентия, иеромонаха Николая (Воропанова), невинно замученных в лагерях. В тот вечер, казалось, церковь ликовала, наполненная множеством духовных чад архимандрита Павла. Все с волнением ожидали появления старца. Как-то неожиданно и очень живо батюшка появился в Леонтиевском храме. Люди расступились, и образовался ручеек, текущий от дверей к алтарю. Мое внимание привлекла черная скуфейка на белой седовласой голове старца и его зычный голос. Слова, сказанные им, слышались ясно и отчетливо. Лишь потом внимание привлекли посох (сучковатая, до глянца отполированная палка) и его руки, благословляющие склонявших перед ним головы людей. Каким-то образом я оказался с ним рядом и увидел его глаза, во много раз
увеличенные толстыми линзами очков. Они уже тогда плохо служили батюшке ориентиром в предметном земном пространстве, но лишь спокойно и мудро смотрели на окружающих.
Сопровождаемый своими близкими людьми, старец медленно двигался к алтарю. В момент
самого тесного приближения к отцу Павлу я неожиданно ощутил, как от него нежно и вкусно дохнуло как будто ладаном. Такой запах издают очень древние иконы в наших православных храмах. Потом его провели в алтарь, где батюшка облачился.
«Родные мои земляки! – обратился через несколько минут с амвона к собравшимся в
храме отец Павел. – Очень радуюсь я, что дожил до того дня, когда Господь сподобил меня, грешного и недостойного архимандрита, с вами помолиться за всех живых и уже отошедших к Богу родных и близких.
Помянуть служивших в этом храме: игумена Викентия, иеромонаха Николая (Воропанова), архиепископа Варлаама и епископа Серапиона, архимандрита Серафима и многих, многих других, невинно и мученически пострадавших. Родные мои, помолимся!» Так началась служба в тот вечер, так произошла моя первая встреча со старцем.
...Вечерело. Постепенно гасло небо за окнами Леонтиевской церкви, белый снег становился синим. А на гладкой, чистой поверхности оконных стекол можно было рассмотреть, как в зеркале, колеблемые воздухом огоньки множества свечей. Вечернее богослужение в Леонтиевском храме подходило к концу, за окнами стемнело. Никогда прежде не приходилось мне испытать столь сладостного чувства от посещения церкви, как в тот вечер, когда службу совершал отец Павел. После того как она завершилась и все вышли из храма, друзья и близкие отца Павла собрались в старом родительском доме на улице Крупской, 69. В том самом доме, который был перевезен сюда из Мологи. Хозяином был в нем теперь (и жил со своей семьей) младший брат отца Павла, Александр Александрович Груздев, или Шурка, как его ласково называл отец архимандрит. В черном подряснике и крестом на груди сидел батюшка во главе стола под иконами. Когда меня пригласили в тот вечер к столу и я вошел со двора в комнату, отец Павел о чем-то беседовал с приехавшими к нему монахами. О жизни монашеской на ту пору знал я мало, можно сказать, вовсе ничего не знал, потому, войдя в комнату, поклонился и попросил благословения сесть. Стол был накрыт разнообразно и щедро.
– Генка! – неожиданно прервал беседу и обратился ко мне батюшка. – Человек ты хороший, а что баб любил – про то, родной, забудь! А теперь садись с нами за стол, поешь. Ведь проголодался.
Знать меня батюшка не знал, слышать обо мне не слышал, а самое сокровенное, чего обо мне никто не ведал, – знает! Господи...
Всем сидевшим за столом благословили по рюмочке – кто выпил, а кто только пригубил. Отец Павел неожиданно повернулся ко мне и произнес:
– Родился я, Геночка, в городе Мологе в 1910 году. Рядом была деревня Большой Борок. Родители мои крестьяне Александр Иванович и Александра Николаевна Груздевы. Еще мальчишкой жил я послушником в Мологском монастыре, основанном в честь Афанасия и Кирилла, архиепископов Александрийских, и Тихвинской иконы Божией Матери. Когда
монастырь закрыли, уехал я в Новгород, в монастырь преподобного Варлаама
Хутынского. Потом оттуда всех нас выгнали, меня в тюрьму посадили, и сидел одиннадцать годов. Вот так и живу, хлеб – воду жую. Ты монахов не оставляй, – предупредил меня батюшка, – тебя монахи плохому не научат...
Весь вечер потом ловил я себя на мысли, что не могу ясно и отчетливо улавливать всех сказанных батюшкой слов. Потому часто терял нить его рассказа. Его слова словно прятались от меня за неожиданным поворотом его речи, особым, только ему свойственным построением предложений.
Вначале я пытался списать это на его преклонный возраст и связанные с тем незначительные речевые дефекты. Но неожиданно понял: виной тому был, прежде всего, мой суетный слух! Настроенный, словно радиоприемник, на другую волну, другие слова и мысли. В речевом лексиконе старца не имелось слов: «так сказать», «это», «понимаете»; не было никаких слов – паразитов. Сказанное им слово несло максимальное знание о предмете, сразу характеризовало его особенности. Всей речи отца Павла свойственны
были простота и ясность. Именно то, чего так не хватает современному языку.
Далеко перевалило за полночь, прежде чем в доме Груздевых погасили свет и улеглись спать. Старый будильник на подоконнике спорил с вечностью и отсчитывал время, за окном высоко в небе, словно брошенный метателем диск, неслась луна над облаками. А дом Груздевых, ставший в ту ночь всем нам приютом, спокойно плыл в этом подлунном мире, как частичка времени в бескрайнем океане вечности.
В ту ночь дом Груздевых показался мне спасительным ковчегом, в нем царили мир и покой, а главное – до того мне совсем не знакомая защищенность. Лежа на полу, я вспоминал вечер, рассказы отца Павла... Жизнь в монастыре, детство и юность, проведенные в нем, оставили в душе батюшки самые теплые и нежные воспоминания до последних дней жизни. «Пасу ли скот, занят ли работой на монастырской молочной ферме, или еще где нахожусь при деле, хоть и в конюшне, – рассказывал старец, – книги всегда при мне. То ли это Святое Писание: Евангелие, Псалтирь, то ли Жития Святых, а только выпадет свободная минутка, достаю из-за пазухи, а если в поле, то из котомки с хлебом – и читаю!» Учился он в монастырской церковноприходской школе. Одноэтажная, деревянная, с печами для отопления. Стены ее были выкрашены масляной краской в сиреневый цвет, оконные рамы и ставни на них – в васильковый. Восточные углы в классных комнатах украшены были иконами, перед которыми горели изумительной красоты лампады.
Церковноприходскую школу при женском Афанасиевском монастыре закрыли сразу же после выхода Указа об отделении Церкви от государства. Всего-то полторы зимы успел
отзаниматься в школе Павел Груздев, но свою любовь и стремление к знаниям сохранил он на всю жизнь. Когда в 1914 году началась Первая мировая война, отец четырехлетнего Павла, Александр Иванович, был мобилизован и в первые же месяцы отправлен на фронт, где в звании унтер-офицера командовал взводом. Служба была тяжелой, выпали на его
долю и долгие месяцы окружения, и голод, и болезни. Чудом он остался жив, уповая на Бога и молитвы сестер Афанасьевской обители.
Был у Александра Груздева большой друг и приятель, его подручный – помкомвзвода. Во время одного неудачного наступления попали они в тяжелое окружение. Такое тяжелое, что варили и ели кожаные ремни. Словом, одним Господним заступлением и Его несказанной милостью остались живы. В признательность Богу и по обету, данному в то тяжкое время испытаний, подручный Александра Груздева избрал после войны иноческий путь и поступил в братию Варлаамо-Хутынского Спасо-Преображенского монастыря в Новгороде, где впоследствии и был пострижен в монахи с именем Ионы.
К нему-то уже в 1929 году, после разгона Афанасьевской артели, и обратился Александр Груздев с просьбой походатайствовать перед настоятелем монастыря архимандритом Серафимом о приеме в обитель сына своего, восемнадцатилетнего Павла. Все это рассказывал нам в тот незабываемый вечер отец Павел. Как сейчас слышу его голос: «Было у нас в монастыре пятьсот десятин земли, – речь шла о Хутынском монастыре, – было большое стадо коров. И все это обслуживали монахи. Скот пасли, землю пахали и на ней все выращивали.
Словом, не только себя, а и всю округу кормили. Те годы были голодными... Потом нас, монахов-то, выгнали, монастырь закрыли. Домой вернулся. Родные мои! Как же я радуюсь тому, что Леонтиевский храм открыли. Как сегодня хорошо служили и пели, слава Тебе, Господи!» С этими словами, кажется, я и уснул. Еще не рассвело, а дом Груздевых наполнился житейской суетой. Все собирались в церковь на Литургию. Кто-то заботливо спросил отца Павла:
– Батюшка! Может, вам чайку, кишочки-то погреть с утра?
На это он строго ответил:
– Сколько священником служу, а с каплей воды или крошкой хлеба во рту в алтарь с утра не входил. Не то чтобы Литургию служить, а и просто молиться в храме надо натощак. Никто в этом грехе небрежения вам не поможет, и я не отмолю, Господь не простит! В церкви святого мученика епископа Ростовского Леонтия торжественно служили Литургию, после чего совершен был крестный ход, возглавляемый архимандритом Павлом. Несмотря на метель и сильный ветер, люди радостно с молитвой и песнопениями прошли вокруг храма. При этом читалось Евангелие, и все окроплялось святой водой, освящалось. Сам воздух, сыпавший снег, кажется, становились чище, звонче. Ветер уносил голоса молитв, песнопений куда-то вдаль, за Волгу. Все ликовало, радовалось.
После крестного хода была трапеза, где старец с радостью принял приглашение посетить милую его сердцу обитель, женский монастырь Толгской иконы Божией Матери.
На следующий день, в субботу, при большом количестве молящихся и священства в Спасском храме Толгского монастыря отслужили Литургию.
Многие в тот день причастились, а в конце батюшка обратился ко всем с проповедью. Трудно теперь воспроизвести дословно сказанное старцем, но главное запомнилось: «Монастырь ваш, родные мои сестры, знаю давно. С детства. Всегда очень любил сию древнюю обитель. Очень страдал и горевал, когда ее закрыли, да что было делать? Вот сподобил Господь меня, старика, видеть ее вновь возрождающейся вашими руками и молитвами. Помню, как возвращался из тюрьмы, как заехал на Толгу, Господи! Вокруг
разорение, заросли кустов и мерзость запустения. Стал на коленки, заплакал. Монахи! Родные мои, где вы?! А-ау! Никого нету. Отковырял окошечко, забрался в храм. Прошел к алтарю. Сюда, где стою теперь. Пропел тропарь Спасителю и Толгской Божией Матери, святителю Трифону – основателю монастыря. Слава Тебе, Господи! А теперь обитель
возрождается, живет и процветает. И помогает ей в том Заступница наша Пречистая, Богородица. Слава Тебе, Господи! – батюшка перекрестился. – Помните, чтите и храните веру православную. За то Господь с вас спросит!
И дай вам Бог доброго здоровья и сил в вашем труде».
Кто-то из священников взял батюшку за руку и повел в алтарь. Уже тогда он очень плохо видел, а ухудшалось зрение с каждым днем. Во второй половине дня, испросив благословения, я простился с отцом Павлом, игуменом Евстафием, тогдашним экономом Толгского монастыря, и покинул Толгу. На прощание отец Павел мне сказал: «Ты ко мне приезжай, у меня для тебя икона есть, я ее тебе благословлю!»
Весной 1991 года батюшку госпитализировали. После тяжелой операции лежал он в
больнице поселка Борок, там и состоялась моя вторая встреча с ним. Была она недолгой – батюшка был очень слаб, – но памятной для меня его прозорливым предсказанием о грядущих переменах. Выказывал батюшка свою прозорливость чаще всего прикровенно, иносказательно. Лишь уже когда свершалось то или иное событие, вспоминались батюшкины слова: «Господи!
Так мне же это говорил отец Павел!» Но в тот вечер старец сказал мне прямо... Наш разговор зашел о кино. Он, казалось мне, с интересом слушал, что я ему рассказывал, но, неожиданно прервав меня, взял за руку и произнес: «В кино я не ходил, не до того
мне было. Но вот еще до войны, Геночка, смотрел в кинотеатре картину.
“Вася – реформатор”, кажется, называлась. Так мне понравилась. Вот что тебе, Генуля, я скажу: кино – это не то, кино до времени!» «Что значит до времени?» – думал я. Ведь тогда я и предположить не мог, что пройдет год с небольшим, и важнейшее из искусств прикажет долго жить.
Следующая моя встреча с батюшкой Павлом состоялась уже в Верхне-Никульском и была
для меня не менее знаменательной, чем две предыдущие. Село Верхне-Никульское расположилось в низинке всего в километре от трассы, соединяющей станцию Шестихино с райцентром Брейтово. Десяток – полтора одноэтажных зданий, да несколько колхозных строений, ферма чуть поодаль и составляют небольшое селеньице. Украшением ей служит пятикупольная каменная церковь в честь Святой Троицы. Дорога от трассы сначала полем, а потом балкой и улицей села ведет прямо к храму.
Пустынна и безлюдна была в то субботнее утро дорога от трассы к храму. Лишь изредка лаяли дворовые псы. Беленая церковь с голубыми куполами была обнесена каменной оградой. Две одноэтажные сторожки с северной и южной стороны по углам церковного двора составляли часть ограды. Помимо центральных, кованных из железа узорчатых ворот, в ограде было еще две калитки. Одна, южная, выходила к кладбищу, а вторая, северная, на улицу. Расположены они были сразу за стенами сторожек. В одну из них, южную, я и вошел, оказавшись на территории церковного двора.
Встревоженные моим появлением грачи перелетали с одного купола на другой и неистово
кричали. Их многочисленные гнезда темными шарами развешены были на ветках старых берез, возвышающихся у стен Троицкой церкви. В то утро двери храма были заперты на замок. Заперты были двери и обеих сторожек, только та, в которой обитал батюшка, заперта была изнутри. За окном ее блеснул огонек, распахнулась дверь, и на пороге появилась келейница Марья.
– Вам кого? – спросила она.
– Батюшку, отца Павла, – ответил я.
– А с чем вы и по какому вопросу?
– Мы встречались с вами в Тутаеве, ровно год назад в доме Груздевых, может, помните?
– Вас много здесь ходит, – строго заметила она, – всех не припомнишь.
– Меня батюшка благословил приехать, – объяснил я.
– Сейчас спрошу, только Вы тут, на дворе, погодите, – предупредила Марья и скрылась в глубине темного коридора.
– Кто такой? – услыхал я батюшкин голос.
– Да откуда я знаю, кто такой, тебя просит.
– А чего ему надобно? – спросил батюшка.
– Сам у него и спроси, – посоветовала Марья. Вся их беседа происходила где-то там, в глубине сторожки. – Говорит, он знает тебя, – уточнила Марья Петровна. В глубине коридора скрипнула дверь, и мои глаза рассмотрели фигуру старца. Медленно, на ощупь, двигался он к двери, у порога которой стоял я.
При его приближении неожиданное волнение охватило меня. Казалось, я готов сбежать или, по крайней мере, провалиться на этом самом месте. Все тайное, сокровенное, долго хранившееся в недрах души, забурлило, напоминая о себе, затем как будто хлынуло из моих глаз, ушей... Стыд и растерянность – вот те чувства, которые переполняли меня. Куда девалась надежда на радость от встречи с ним?
– Слушаю Вас, – тихо и спокойно обратился он с порога.
– Благословите, – склонил я голову.
– Бог благословит.
– Я из Москвы, Геннадий, помните?
– Нет, – коротко ответил старец и спросил: – А с чем пожаловали Вы ко мне?
Как ответить на этот вопрос?
– Мы встречались с Вами, батюшка, год назад в Тутаеве. Мы к Вам с игуменом Евстафием приезжали из Толги.
– Игумен Евстафий теперь в Ростове, – заметил батюшка. – А Вас, милой человек, я не знаю и не помню. Поэтому уж извините!
– Ка-а-к? – только и вырвалось у меня. – Ведь Вы еще при встрече в Тутаеве благословили приехать к Вам сюда.
– Нет, не помню, – ответил отец Павел и, развернувшись, стал уходить в сторожку.
– Батюшка! – воскликнул я в отчаянии. Такой оставленности, брошенности и забытости в этом мире я еще до той поры не испытывал. Казалось, живой дух покинет меня сейчас, и я замертво упаду на этом церковном дворе. Но не это убивало меня, а непризнанность и безнадежность моего положения.
– Батюшка! Тут я кое-что привез из гостинцев, – цеплялся я из последних сил за паутинку надежды.
– Нам ничего не надо от Вас, у нас все есть, – коротко и строго ответил старец. Все! Последняя надежда рухнула. Слезы только теперь навернулись мне на глаза. Хотя душа уже давно плакала. Вот-те и встреча, думал я. Сколько раз в мечтах, фантазиях и снах представлял я ее себе. Да еще те памятные слова старца: «Геннадий! Ты ко мне приезжай, я тебе икону благословлю!»
Неожиданно во дворе появился батюшкин келейник, Анатолий. Вероятно, он еще до моего приезда покинул сторожку и ушел за водой. Теперь он стоял рядом с коромыслом на плече и полными доверху ведрами.
– Здравствуй, Анатолий! – воскликнул я, к нему обращаясь.
– Здравствуй, – приветливо улыбаясь, но все же сдержанно ответил он.
– Толька! Кто это? – неожиданно живо отреагировал на наше приветствие батюшка.
– Так Геннадий, дедко, он еще в Тутаев к Вам приезжал с игуменом Евстафием, кино он, кажется, снимает, – объяснил Анатолий.
Сначала я не придал значения слову «дедко», лишь потом понял, что так ласково домашние называли батюшку.
– Ты его хорошо знаешь?
– Как хорошо? – удивился Анатолий. – Второй раз его вижу. Но помню, Вы его приглашали.
– Поручиться можешь?
– В чем?
– Что это он?
– Он, он. Могу, – успокоил старца келейник.
Только тут я понял, что батюшка хорошо все знал и помнил, но духом своим такого, каким я приехал, сразу принять не мог. Потому почистил меня. Свидетельством тому были слова, обращенные ко мне: «Ладно, Генка!» Потом он позвал Марью:
– Подойди, Марья!
– Чего тебе, отец Павел? – спросила, появляясь на пороге, Марья.
– Церковь-то нам с Генкой открой.
– Ключи возьму, – ответила она и снова скрылась в сторожке.
Затем батюшка, в душегрейке поверх зеленой фланелевой рубашки, в валенках и покрывавшей седую голову скуфейке, опираясь мне на руку, шагнул с крыльца и по снегу направился к храму. На правой руке у него, из-под рубахи, выглянули четки. Но не сделал батюшка и пяти шагов к храму, как остановился. «Грачи!
Грачи!» – стал звать он, и эти небольшие смоляные птицы стали слетаться к нему. Он о чем-то говорил с ними. А они садились к нему на руки, плечи, кричали что-то ему, и батюшка их слушал и что-то отвечал...
Тем временем Марья открыла храм и позвала нас. Отогнав птиц и держа меня за руку, батюшка направился к двери, и мы вошли в церковь. По пути я достал из сумки привезенную отцу Павлу книжечку с Аляски. С того самого места, где на острове Баранова находилась миссия Русской Православной Церкви, где подвизались преподобный Герман Аляскинский, апостол Америки митрополит Иннокентий. На открытках изображены были
епископский дом, православный храм в честь Архангела Михаила и другие достопримечательности тех мест.
– Спасибо тебе, родной, большое за то спасибо, – сказал батюшка, принимая тоненькую брошюрку. – Генка! Мне восемьдесят один год. Фамилия моя Груздев, Павел Александрович. Родился я в 1910 году, в городе Мологе.
Жил с самых детских лет в монастыре, скотинку пас, пока всех не выгнали. Я собрался и поехал на Хутынь, в Спасо-Преображенский монастырь преподобного Варлаама Хутынского. Скоро нас и оттуда выгнали, посадили в тюрьму, потом ссылка в Северный Казахстан, город Петропавловск. С 1960-го года здесь служу в храме. Вот и вся моя жизнь. Ты меня понимаешь? – спросил батюшка.
– Понимаю, – ответил я. Но это была неправда.
Уже высоко над горизонтом поднялось солнце, когда старец ввел меня в храм. Церковь освящена была резкими, падавшими из окон, лучами. Батюшка оставил мою руку и, уже не нуждаясь в провожатом, легко и быстро перемещался по храму.
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Пятница, 16.02.2024, 17:15 | Сообщение # 12 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
|
– Гена! Это что за икона? – спросил он.
– Святого преподобного Серафима Саровского, – ответил я.
– Приложись.
Как положено, перекрестившись, я приложился к иконе.
– И вот к этой приложись, – потом взял меня за руку и стал вести меня,
как ведет слепого поводырь. Он указывал то на одну, то на другую икону,
говорил при этом: «Приложись, Генка!» Я прикладывался, а вскоре, обойдя церковь Святой Троицы по кругу, мы снова оказались у выхода. Во дворе, залитом
солнцем, нас поджидала Марья Петровна с замком от храма в руках.
– Закрывай, Марья, – приказал батюшка.
Мы подошли к скамеечке, стоявшей здесь же.
– Присаживайся, Геночка, – пригласил батюшка.
Мы присели. Прошло около получаса, прежде чем он снова взял меня за руку.
За то время, что мы сидели на улице, я весь продрог. В его горячих руках
моя казалась ледяной, но я чувствовал, как быстро согреваюсь.
Неожиданно батюшка чуть приподнял штанину своих ситцевых, черного цвета,
шароваров, и в том месте, где заканчивается голенище валенка, оголил
ногу:
– Смотри! Вот видишь, в чем хожу, всю жизнь без подштанников и никогда не мерзну, а знаешь, почему?
Я молчал.
– Не знаешь! Баб, Генка, я сроду не знал, девственник я. Вот и ты про баб забудь. Все! Отгулял.
Я уже хотел убрать свою руку из руки старца, но он держал. При этом мне
было не то что зябко, а даже жарко. Наконец он начал тихо что-то
говорить, среди чуть слышных слов старца я смог лишь расслышать: «Икона,
несут икону. Монастырь, монахини. Монахи идут!» И снова: «Икону тебе
несут, икону чудотворную. Мужчина и женщина...» Я стремился расслышать
то, что он говорил, но слова словно ускользали от меня. Надо всем этим
возвышалось: «Икона, икона. Мужчина и женщина, несут».
Батюшка привстал:
– Давай, родной, тебя благословлю. Тебе идти пора, уже ждут!
Кто ждет? Почему? Я не знал, но и расспрашивать старца не стал. «Пора –
значит, пора», – подумал я и, получив благословение у батюшки, со всеми
простившись, радостный и счастливый, пошел по дороге от храма к шоссе.
Неожиданно я вспомнил реплику, как бы в шутку брошенную мне на прощанье:
– Генка! Ты там кино снимаешь, нам-то фотокарточку сделай на троих! А то
помру, кто их вспомнит? Толянка да Марью сфотографируй...
– Хорошо, батюшка, сфотографирую.
– Сфотографируешь? Правда!
– Клянусь, – ответил я.
– Тогда держи краба!
Я чуть не рассмеялся от услышанного слова, взял батюшкину руку и еще раз поцеловал...
Вместе с воспоминанием об этой просьбе родилась мысль снять фильм о нем. Все
было в душе сырым, как неоформившаяся глина в руках горшечника. И все же
там, по дороге от церкви Святой Троицы к трассе, было положено начало
будущему документальному фильму «Верую, Господи! Помоги моему неверию».
Вскоре я добрался до Углича и вот, на центральной площади города, увидел
старенький потрепанный УАЗик с брезентовым верхом. В нем сидел водитель,
который вез меня сегодня утром от железнодорожного вокзала в
Верхне-Никульское. Он тоже увидел меня и быстро выскочил из машины:
– А мы тебя на вокзале уже ждем. Вот подъехали воды попить и снова на вокзал собирались.
– А что случилось? – удивился я.
– Ты со мной утром ехал и рассказывал о каком-то батюшке, к которому добирался.
– Так что?
– Я потом домой вернулся, с женой посоветовался. У нас икона в доме есть,
а мы не молимся. К нам многие приходили ее купить, да все не те,
проходимцы. А вот тебе бы я ее продал, к тому же дочь у нас замуж
выходит, деньги нужны, – объяснил мне водитель.
Как молния прожгли меня недавно слышанные слова старца: «Икона, икону
несут, тебя ждут мужчина и женщина»! Я видел, как из кабины УАЗика,
поправляя пальто и юбку, вышла женщина. Она стала внимательно
рассматривать меня.
– А где она, икона-то?
– Здесь, с нами, в машине, – ответил хозяин.
Мы направились к машине.
– Здравствуйте, – робко поздоровалась со мной жена водителя.
– Добрый день, – ответил я.
– Сними покрывало, открой, – попросил супруг, – пусть человек посмотрит.
– Родные мои! – хотелось воскликнуть мне и упасть на колени перед большим
образом Господним Нерукотворенного Спаса, но я только перекрестился и
приложился к нему. – Сколько же денег вам надо? – поинтересовался я.
– А сколько у Вас есть? – спросила женщина.
– Вот все, что есть, – ответил я и показал бумажник.
Она при этом посмотрела на мужа. Он молча пожал плечами.
– Хватит нам, – коротко ответила она.
– Но мне еще на билет, до Москвы ехать надо, – объяснил я.
– А мы Вам на дорогу выделим, – успокоили они меня.
На железнодорожном вокзале усадили они меня в поезд Углич-Москва, и мы
простились. Только там, в поезде, глядя на завернутую в простыню и
завязанную бечевой икону, я вспомнил слова отца Павла, сказанные еще в
Толгском монастыре, при первой нашей с ним встрече: «Ты ко мне в
Верхне-Никульское приезжай, у меня для тебя икона есть, я тебе ее
благословлю!»
Самым благодарным слушателем рассказов об удивительном старце стала моя жена
Елена. И у нее самой зрело желание побывать у отца Павла.
И вот вместе с ней, вечером 1 января 1992 года, в купейном вагоне поезда
Москва-Углич, отъехали мы от перрона Савеловского вокзала, чтобы попасть
в Верхне-Никульское и встретиться с батюшкой. Основным желанием для
меня было получить благословение снять фильм о том, что так меня
поразило после нескольких встреч с ним. Ведь куда-то ушло гнетущее
состояние оставленности, покинутости. На смену ему пришли уверенность и
надежда на прощение, появилась радость от осознанного счастья быть
русским, православным человеком.
С радостью встретил нас батюшка, особенно, как показалось мне, Елену. Он
словно долго ждал ее и все называл Аленкой. Его разговор с нами был
долгим. Всего теперь не вспомнишь, да и многое сказанное тогда отцом
Павлом было очень личным. Скажу только, что снимать кино старец
благословил охотно. А в конце нашей встречи произошел такой случай:
держа свою руку на плече у Елены, батюшка, глядя куда-то вдаль,
неожиданно произнес:
– Что это нам кричит певчий филин?
И, прижав к себе голову Елены, он что-то тихо шепнул ей на ухо. Уже по
дороге от храма Святой Троицы Елена, сдерживая накатившие слезы,
сказала:
– Когда я родилась, меня записали на мамину девичью фамилию, Филина. А дедушка мой был певчим в церковном хоре, понимаешь?
– Нет.
– Слова отца Павла помнишь? «А что кричит нам певчий филин?» Он моего дедушку слышал и помянул, понимаешь?
Не знали мы тогда, что та встреча со старцем была последней встречей в
Верхне-Никульском. Прогрессировала у батюшки болезнь глаз: глаукома, при
этом зрение правого глаза составляло 0,1, а левого – 0. В связи с этим,
на основании батюшкиного прошения и предоставленных им в Ярославскую
епархию медицинских свидетельств о болезни, вынесено было решение от 7
июня 1991 года: «Архимандрит Павел (Груздев Павел Александрович)
увольняется с должности настоятеля Троицкой церкви села
Верхне-Никульское за штат, согласно прошению».
Уже летом 1992 года, собрав все необходимое, батюшка покинул свой приход в
селе Верхне-Никульское и переехал жить в Тутаев. Приют он получил в
одноэтажной сторожке при Воскресенском храме. В связи с этим
обстоятельством появилась возможность чаще бывать и встречаться с отцом
Павлом. В один из таких приездов получил я от старца благословение снять
для будущего фильма крестный ход в Тутаеве. Совершался он каждый год.
Воскресным ранним утром, задолго до начала торжества стали стекаться люди к
Воскресенскому храму. Стоявший во дворе на специальных носилках древний,
огромных размеров и писанный на холсте образ Нерукотворенного Спаса,
казалось, вышел навстречу нуждавшимся в защите и помощи Спасителя. Люди
на коленях ползли к иконе и прикладывались. Сколько во всем этом было
веры, надежды и любви ко Господу! Июньское солнце дышало радостью,
теплом и светом, оно пронизывало воздух, наполненный праздничным
благовестом колокольного звона. Медленно и неторопливо стал двигаться
людской поток по улицам города, когда икону на носилках вынесли за
ворота Воскресенского собора по направлению к Волге. Ласково шевелил
цветы, веночком украшавшие лик Спасителя, свежий ветерок с воды, когда
на пароме по Волге перевозили икону на левый берег к Леонтиевской
церкви. Там должен был совершиться праздничный молебен в присутствии
большого числа священства, во главе с архимандритом отцом Павлом.
Красиво пели приехавшие на праздник сестры, монахини Толгского монастыря
во главе с игуменьей Варварой. По окончании молебна, с песнопениями,
икону несли дальше.
Неожиданно я оказался рядом с отцом Павлом. Он радостно благословил меня, мою камеру и всю съемочную группу:
– Снимаешь?
– Снимаю, – ответил я.
– Снимай, снимай!
– Вот мне бы еще в Верхне-Никульское съездить, поснимать там, где Вы, батюшка, столько лет служили.
У меня на глазах батюшка изменился, стал серьезным, строгим и вдруг воскликнул:
– Я тебе камеру побью, пленку порву! Туда ни ногой! Смотри мне, Генка, не езди!
От неожиданности такой перемены, происшедшей в батюшке на моих глазах, я
не мог найти слов. Я лишь чувствовал, как от растерянности во мне
стучало сердце и такой чудесный до того день сразу погас. В глубине души
моей даже зарождалась обида на батюшку: «Ведь это не моя прихоть, для
дела надо».
Рассказал я о том присутствовавшему на празднике игумену Евстафию. Он внимательно
выслушал меня, сдержанно улыбнувшись, успокоил, но ничего более при
этом не сказал. Уезжал я из Тутаева в тот день слегка ошарашенным, хотя и
расстался с батюшкой как никогда хорошо. Он был радостен, шутил со
всеми, а тем не менее из моей души радость как-то испарилась.
Полгода прошло с той поры, прежде чем в салоне автомашины «Волга» оказался я со
съемочной группой и оборудованием для съемок на зимней дороге Москва –
Углич – Верхне-Никульское. За то время многое забылось, а возмущение
старца июньским днем в Тутаеве принял я за чудачество. Но вот по мере
нашего приближения к тем местам слова старца стали звучать в голове
отчетливее и навязчивее.
Мы уже проехали Некоуз, когда стрелка часов перевалила за полдень. Позади
были Ростов Великий и Углич, а впереди ровная асфальтовая дорога.
Бескрайние равнины полей, укрытые снегом, уходили от дороги куда-то
вдаль, тянулись к небу и сливались с ним, линия горизонта из-за густой
морозной дымки была размыта, и потому даль вовсе не была далью, а так,
перспективой.
А на дороге эту относительную перспективу мешал видеть ехавший впереди
многотонный «Урал». Потому, прибавив скорости, я пошел на обгон. Мысль
еще до темноты все сделать, возвратиться и заночевать на обратном пути в
Ростове заставляла меня торопиться. Обогнав многотонник, я поспешил
перестроиться и взял к обочине, от чего тяжелую, загруженную людьми и
съемочной аппаратурой «Волгу» качнуло и потянуло к кювету. Рулем я
попытался выровнять машину, но ее бросило на противоположную сторону
трассы и, задними колесами стащив в кювет, теперь уже на брюхе, боком,
тянуло вдоль дороги.
Скорость была еще большой, потому машину положило на бок и высоко подбросило,
затем в воздухе перевернуло и крышей ударило об ровную, снегом покрытую
поверхность поля. Крутило нас еще и еще, но потом, слава Богу, поставило
на колеса и остановило... Прежде всего, я оглянулся и посмотрел на
своих ребят. К счастью, все были живы, целы и невредимы. Мало того,
уснувший еще до аварии мой ассистент, Леша В., так и не мог понять, что с
нами произошло и почему мы стоим далеко от дороги в широком поле.
Растерянно глядя на измятый кузов, я, наконец, понял и предупреждение старца, и
его возмущение. В тот день нам все же удалось своим ходом добраться до
Верхне-Никульского и снять несколько кадров.
Мы уже закончили работу и собирались уезжать, когда неожиданно к нам подошла жительница села и спросила:
– Откуда вы, кто такие и чем занимаетесь у нашей церкви? Мы ей объяснили.
Узнав цель нашего приезда, она сразу заговорила об отце Павле. Она
печалилась и сокрушалась о тех днях, когда здесь, в Троицкой церкви
Верхне-Никульского, служил настоятелем архимандрит Павел.
– Осиротели мы с тех пор, как он уехал, – делилась она. – В церкви не
служат, был тут один поп, но сбежал. При батюшке и покойника отпоют, и
ребенка окрестят, а когда свадьба, обвенчают. Всегда угостит, даст
совет. Он жил – и все вокруг него жило. А теперь не знаете, где он?
– Нет, – слукавил я.
Женщина задумалась, а затем сказала:
– Мне говорили, где-то он теперь в Москве при Патриархе, в специальной богадельне. Ведь он у нас видный был батюшка!
Может, неделя прошла, может, две, и я снова оказался в тутаевской сторожке при
Воскресенском соборе. В беседе с батюшкой я признался, как ослушался
его слов и как в результате перевернулся на машине. Неожиданно, в
присущей ему живой, восторженной манере, он воскликнул: «По твоим грехам
перевернулся, по моим молитвам жив остался!»
Очень многое связано было в моей жизни с его прозорливым, пастырским наставлением и участием.
Был и такой случай. Произошло это сразу после самой первой встречи с
батюшкой в Тутаеве, осенью 1990 года. Хотелось мне тогда обзавестись
хорошими иконами. С этой целью стал я часто бывать в антикварных лавках,
посещать аукционы, вернисажи, интересоваться ценами, появились какие-то
странные знакомые... Однажды ночью снится мне сон, словно я приехал к
батюшке Павлу погостить в село Верхне-Никульское, где еще никогда не
был. Сидит он в беленной на украинский манер хате, весь обставленный
иконами. Все в этой хате наполнено светом, солнцем, и сам батюшка такой
просветленный. Его седая борода, волосы на голове и крест на груди – все
сияет вокруг!
– Скажи мне, Геночка, что это за икона стоит? – спрашивает он, обращаясь ко мне.
– Владимирская икона Божией Матери, – отвечаю ему.
– А вот эта?
– Святитель Николай Чудотворец.
– А та, за окном, не писанная – живая?
Выглянул я и вижу, в той стороне, куда показал батюшка, на коне скачет всадник
по деревянному мосточку через ручей. И красоты этот юноша неземной. Конь
под ним белый, плащ развевается алый, а в руке он держит огнем горящее
копье.
– Святой Георгий Победоносец, – отвечаю я.
– Нравится? – спрашивает он.
– Очень нравится, батюшка, – отвечаю.
– Я тебе ее благословляю. Да смотри, нигде икон не покупай, свои прежде в порядок приведи!
Оказался я один на какой-то дороге, а в руках у меня икона из двух половин,
треснувшая. И все пытаюсь те половинки совместить, склеить. Так и
проснулся. С той ночи желания приобрести иконы у антиквара или на рынке у
меня больше не возникало. А прошло время, они сами стали появляться в
доме.
Уже закончены были съемки фильма «Верую, Господи! Помоги моему неверию».
Предстояло монтировать его и писать дикторский текст. Но как-то все не
шло, не ладилось...
Однажды во сне является ко мне батюшка и спрашивает:
– Что, Генка, не получается, не пишется?
– Нет, милый батюшка, не пишется, – с горечью отвечаю я.
– Ладно, не беда, – спокойно отвечает он и при этом меня крестом осеняет,
благословляет. – Теперь пиши, получится, Господь благословляет!
В течение последующих двух дней были написаны дикторские тексты к фильму.
Последняя встреча наша состоялась 27 ноября 1995 года, как раз в самый канун Филиппова поста.
Батюшка в тот день был бодр, радостен и весел. Сидя за столом, мы, несколько
человек, беседовали. Все хотел я спросить одного совета у батюшки, но не
получалось, а может, не решался. Уже в самом конце встречи батюшка,
обращаясь к Марье, предложил: «Давай-ка споем». Песня, которую в тот
вечер запел батюшка, всегда поражала слушавших ее своей глубиной,
драматизмом происходивших событий. А речь в этой песне шла о молодой
красивой сосне104. Росла она на возвышенности, в тихом уютном уголке деревенского
кладбища. Стояла она стояла, росла, росла, да вдруг стала увядать,
чахнуть.
Солнце стало ее спрашивать:
– Не я ли своими лучами обжигаю твои ветви?
– Нет, – отвечает сосна.
Так спрашивали ее и дождь, и ветер. Наконец сосна ответила:
– Корнями вросла я в могилу, в могилу, где злой человек!
А заканчивалась песня словами: «Зимой я закончу страданья, и вьюга завеет мой след».
Закончив петь, батюшка неожиданно повернулся и спросил меня одного:
– Генка! Ты все понял?
– Все! – согласно ответил я.
– Вот и хорошо. А теперь, родные мои, отдыхать пора, устал я, – заметил
батюшка и, простившись со всеми еще до отъезда, ушел к себе в комнату.
Не более четверти часа прошло, как все разъехались. Песня, спетая им в тот
вечер, казалось, в полной мере ответила на вопрос, таившийся в моей
душе, но батюшке вслух так и не заданный. Оттого я и ответил отцу Павлу –
понял все!
А понял все я лишь 13 января 1996 года, в субботу утром, когда сообщили о
кончине архимандрита Павла (Павла Александровича Груздева). Вместе с
чувством огромной потери душа моя испытала и чувство глубокого раскаяния
за невнимание и жестокосердие к чужой боли. Ведь в тот вечер батюшка
предсказал и свою кончину: «Зимой я закончу страданья, и вьюга завеет
мой след!»
День похорон... Суетно и непривычно быстро перемещаются по сторожке
Воскресенского собора новые, вовсе незнакомые люди. Лишь Марья смиренно и
задумчиво сидит у окна. Повнимательнее присмотревшись к ней, понимаешь,
что, утомленная бессонными ночами, она тихо дремлет.
Еще три дня назад здесь было пусть временное, но все же ее с батюшкой
жилье. Оно исполнено было тишины, покоя, молитв. А теперь все гудит
вокруг, словно улей, в котором нет для Марьи места.
Глубоко переживая утрату своего духовного наставника, прежде всегда подтянут,
аккуратен и строен, сегодня усталым и чуть осунувшимся вошел в сторожку
наместник Ростовского Спасо-Яковлевского Димитриевского монастыря
архимандрит Евстафий. Именно ему, по завещанию старца, предстояло первым
опрятывать тело почившего, облачить и положить во гроб...
...Все собрались и стоят в ожидании приезда владыки Михея, архиепископа
Ярославского и Ростовского. Ему предстоит в этот холодный и сырой
январский день возглавить отпевание отца Павла.
«Бо-о-м, бо-о-м-м, бо-о-м-м», – слышны редкие и печальные удары колокола. Глядя
на покрытые инеем купола, кресты Воскресенского собора, заполненный
людьми двор и одноэтажную сторожку, ставшую приютом в последние годы
жизни больному архимандриту, невольно поражаешься его могучему смирению,
терпению и мужеству, с которыми он принес всю свою жизнь в жертву Богу и
православной вере.
...В город Тутаев, к Воскресенскому собору, где стоит гроб с телом почившего
архимандрита Павла, съезжаются те, кто его знал и любил, ценил как
пастыря и человека. Ведь батюшка наделен был редким, благодатным
свойством спасти, защитить человека от разъедающего душу греха, помогал
избавиться от страстей и пороков. Как опытный и умелый садовник, батюшка
раз за разом отсекал больную, одичавшую вне Божией благодати поросль,
но аккуратно, не причинив вреда и не повредив лучших свойств души
человека.
Сегодня люди приезжают почтить его память: из Ярославля и Ростова, Борка,
Костромы и Вологды, Москвы, Приозерска, с далекого славного острова
Валаама.
Собралось великое множество священства и прихожан, все они заполнили
Воскресенский собор. В не крашенном, строганном из досок гробу посреди
храма лежит батюшка. Его лицо, как положено по монашескому уставу,
покрыто черным параманом, открыты лишь батюшкины руки, сложенные на
груди. В одной из них он держит деревянный крест, а в другой –
разрешительную молитву. На запястьях – поручи, часть иерейского
облачения. На груди у батюшки лежит Евангелие…
Вот и закончилось отпевание, теперь все по очереди подходят к гробу и,
прикладываясь к Евангелию, параману на лице старца, прощаются. Еще
несколько минут – и гроб с его телом выносят из храма.
Последним желанием батюшки было похоронить его как простого прихожанина на
городском кладбище, в одной оградке с отцом и матерью. Потому множество
съехавшихся машин и людей колонной направляются вниз, к Волге. Скованная
льдом река милостиво предоставит всем возможность переправиться на
левый берег, где и находится городское кладбище. Бесконечной цепью люди,
группами и врозь, идут, порой бегут, обгоняя друг друга, спешат по
белому, ровному льду Волги. А рядом с ними медленно, с опаской,
преодолевая метр за метром и соблюдая дистанцию, движутся машины по
зимней колее. Надрывно воют их моторы, преодолевая прибрежные торосы
льда. Машины, одна за другой, по уже укатанному спуску поднимаются в
гору на крутой левый берег Волги, все ближе и ближе продвигаясь к
кладбищу. Шагая по льду реки, невольно думаю, что где-то там, на севере,
всего в сотне верст от Тутаева, среди просторов Рыбинского
водохранилища, на дне его, покоится город Молога родина архимандрита
Павла. Покрытый льдом, среди воды, как призрак, стоит древний город с
улицами и домами, больницами, школами, церквами, Кирилло-Афанасьевским
женским монастырем, последний из насельников которого, Павел Груздев,
сегодня покидает этот мир. В последний раз провезут его по Волге, а
далее по улице Крупской, мимо отчего дома, к вечному пристанищу, к тяте и
мамке. Их плотью рожден, к ним плотью возвратился, а душою – к Богу,
слугой Которого отец Павел был всю свою жизнь.
Заметно стал порошить снег, когда открыли заднюю дверцу автобуса, взяли на руки
гроб и понесли узенькой кладбищенской тропкой среди могил. Два монаха
впереди несут огромный деревянный крест, сгибаясь под его тяжестью. Все
ближе и ближе приближаются они к холодной, сырой и глубокой могиле.
Седовласый владыка Михей произносит прощальные слова, певчие, хор,
подхватывают их и к небу возносятся слова молитвы: «Вечная память,
вечная память, вечная память!» В общих звуках песнопений тревожно и
звонко стучат молотки, вгоняя гвозди в гробовую доску. Медленно и
аккуратно гроб опускают в могилу. Гремят, стучат по крышке промерзлые
комья земли, закапывается в могильный холм деревянный крест. Вот и
все?.. Раскачиваются, скрипят под ветром, словно мачты над батюшкиной
могилой, три высоких тополя. Зашумели кусты от разыгравшейся метели, и
густой белый снег укрывает рыжую могильную глину. Неожиданно память
возвращает меня к нашей последней встрече, и я вспоминаю: «Зимой я
закончу страданья, и вьюга завеет мой след».
– Генка, ты все понял?
– Теперь, дорогой батюшка, кажется, все.
* * *
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Понедельник, 19.02.2024, 22:54 | Сообщение # 13 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
|
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
| Ната-хозяйка | Дата: Вторник, 20.02.2024, 22:45 | Сообщение # 14 |
|
Хозяйка сайта
Группа: Хозяева сайта
Сообщений: 5678
Награды: 35
Репутация: 6
Статус: Offline
|
ЦЕНИТЕ ЖИЗНЬ ! ПО ВОПРОСОМ ПИШИТЕ МНЕ
|
| |
| |
|
©, 2024 г.
